Зловещий гость

Зима была суровее, чем когда-либо. За ней последовала холодная, мрачная весна, и вышло, что не столько удар, сколько подагра, обостренная дурным климатом, на долгое время приковала старика к постели. В это время он решил оставить всякие занятия. Он передал свои дела другому адвокату, и так рухнули все мои надежды когда-либо вернуться в Р-зиттен. Старик принимал только мой уход, только от меня он требовал поддержки и развлечений. Даже в самые тяжкие часы к нему иногда возвращалась веселость, если мы припоминали охотничьи истории, и я ежеминутно ждал, что зайдет речь о моем геройском подвиге с волком, которого я заколол охотничьим ножом, но он никогда не упоминал о нашем пребывании в Р-зиттене, и всякий поймет, что я и сам, естественно, остерегался затрагивать эту тему.

Мои тяжкие заботы и постоянные хлопоты о старике заставили отступить на задний план образ Серафины. Но, как только болезнь отпускала дядю, я начинал живее вспоминать происшедшее в комнате баронессы, представлявшееся мне сияющей, навсегда закатившейся звездой.

Одно обстоятельство снова пробудило все пережитые мною страдания и в то же время заставило содрогнуться от ужаса. Однажды вечером, когда я открыл сумку для писем, которую носил в Р-зиттене, оттуда выпал лежавший между бумагами локон темных волос, завернутый в белую ленту. Я тотчас узнал в нем локон Серафины, но, вглядевшись в ленту, ясно разглядел след крови! Быть может, в момент безумия, напавшего на меня в последний день, Адельгейда сумела ловко подсунуть мне этот сувенир. Но к чему эта капля крови, заставлявшая меня подозревать нечто ужасное, превращавшая этот слишком уж пасторальный залог в страшное напоминание о страсти, которая могла бы стоить драгоценной крови, исторгнутой из сердца? Эта была та самая белая лента, которая при первом моем сближении с Серафиной порхала вокруг меня. Надвигающаяся темная ночь принесла не облегчение, а напоминание о постигшем меня смертельном горе. Мальчик не должен играть с оружием, об опасности которого не может знать.

Начались весенние бури, потом лето вступило в свои права, и если в первое время было невыносимо холодно, то теперь, в начале июля, было так же невозможно жарко. Старик заметно окреп и стал, как и прежде, выходить в один из городских садов. В один из тихих светлых вечеров мы с ним сидели в душистой жасминной беседке, дядюшка был необычайно весел, и притом не разил, как прежде, своим сарказмом, а казался удивительно кроток.

– Тезка, – заговорил он, – я не знаю, что такое со мной сегодня: какое-то необычайно приятное чувство, которого я не испытывал уже много лет, охватывает меня ласковым теплом. Я думаю, что это предвещает скорую смерть.

Я попробовал отвлечь старика от мрачных мыслей.

– Оставь это, тезка, – сказал он, – мне уже недолго осталось жить, и потому я хочу отдать тебе один долг. Вспоминаешь ли ты об осени в Р-зиттене?

Вопрос дядюшки пронзил меня как молния, но, прежде чем я решился ответить, он продолжил:

– Небу угодно было, чтобы ты оказался там и против своей воли заглянул в самые сокровенные тайны этого дома. Теперь пришла пора все тебе открыть. Довольно часто мы говорили с тобой о вещах, которые ты скорее чувствовал, чем понимал. Природа символически демонстрирует в смене времен года весь цикл человеческой жизни – так говорят все, но я думаю иначе. Весенние туманы падают вниз, летние пары поднимаются к небу, только чистый осенний эфир ясно рисует нам отдаленный ландшафт, пропадающий в зимней ночи. Я думаю, что в просветлении старости яснее видно господство неисповедимых сил. Взор устремляется к обетованной стране, путешествие в которую начинается с временной смерти. Как ясна для меня в эту минуту темная судьба того дома, с которым я был связан такими же крепкими узами, какие образует обыкновенно родство. Как все это явственно встает перед моим внутренним взором! Но, несмотря на то что я так четко это вижу, есть нечто, чего я не могу выразить словами, и ни один человеческий язык не способен на это. Береги глубоко в своем сердце сознание, что таинственные отношения, в которые ты осмелился вмешаться, могли тебя погубить! Но теперь это все уже прошло!

Историю Р-зиттенского майората, которую рассказал мне тогда старик, я так точно сохранил в своей памяти, что могу повторить ее почти что его словами, только дядюшка говорил о себе в третьем лице.

– Однажды бурной осенней ночью 1760 года все обитатели Р-зиттена были разбужены страшным грохотом – казалось, будто массивное здание замка распалось на тысячу обломков. В одну минуту все уже были на ногах, тотчас зажгли светильники, и смотритель замка, испуганный, со смертельно-бледным лицом, отправился в обход по дому. Каково же было всеобщее удивление, когда при осмотре обнаружилось, что все помещения – переходы, залы и комнаты – оказались невредимы, лишь в гробовой тишине страшно разносились визг с трудом отворяемых дверей и каждый шаг идущих по комнатам. Нигде не было ни малейших следов какого бы то ни было обвала.