Злые дети

Даурский вернулся в дом. Достал из кухонного шкафчика криптофон — аппарат для шифрованных переговоров. Он выглядел как обычный мобильник, причем откровенно устаревший. Но зато сигнал его шифровался на аппаратном уровне и не поддавался расшифровке при перехвате. Официально в Россию их ввозить запрещалось. Коллеги из спецслужб не могли позволить кому угодно болтать между собой без возможности их подслушать. Но Даурский не входил в число «кого угодно». Единственный минус криптофона заключался в том, что тайна переговоров обеспечивалась только в случае, если «на другом конце провода» тоже был криптофон подходящей модели, который на том же аппаратном уровне расшифровывал входящий сигнал и преобразовывал его в нормальную человеческую речь.

У абонента, которому звонил сейчас Семен Андреевич, такой аппарат, разумеется, имелся.

Профессор поднял трубку после второго гудка. В их кругу отвечать на звонок по криптофону было принято мгновенно. Для досужей болтовни такие аппараты не используют.

— Седой на связи. С кем говорю?

Номер вызывающего, естественно, высветился на экране, но подобная предосторожность никогда не бывала лишней.

— Это Старый, — подтвердил свою личность Даурский.

— Ты изменил своему правилу решать вопросы при личной встрече? — усмехнулся Седой.

Громкость звука чуть изменилась, в динамике послышался короткий негромкий стук. По всей видимости, Профессор включил громкую связь и положил аппарат на стол. Это выглядело форменным идиотизмом. А главное — оскорблением. Седой давал прослушать разговор, который его собеседник считает крайне секретным, кому-то третьему. При этом даже не зная, о чем пойдет речь. Или зная? Ну что ж, старый ты козел, пусть слушают.

— Мы уже встречались лично. Новой информации у меня нет, но хотелось бы удостовериться, что тебя не коснулась лапа старческого склероза.

В трубке послышался смешок. Укол достиг цели. Это Даурский знал точно. Профессор всегда был слаб на рану, когда дело касалось его личных качеств и способностей.

— Старый, а ты ведь слабеешь головой не хуже меня. Чтобы сам Старый что-то повторял два раза? Я вас умоляю. Ты не хочешь удостовериться, что я не забыл. Ты просто волнуешься, как целка перед первым свиданием.

— Считай, как хочешь, — поморщился Даурский. Профессор был очень близок к истине, и это раздражало.

— Ты все еще считаешь, что имел место спонтанный запуск? — Голос Профессора посерьезнел.

— Я уже не так уверен, — вздохнул Даурский. — Дело в том, что фигурант одного из его дел оказался причастен к нашей организации. Он задал мне несколько вопросов. Мне показалось, что это свидетельствует о запуске. Но потом выяснилось, что это чисто профессиональный интерес.

— Профессиональный? — напрягся Профессор.

— Не беспокойся. Они уже раскрыли дело, по которому проходил причастный. Организация не всплыла.

— Ты позвонил мне, чтобы это рассказать?

— Да, Седой. Я знаю, как вы работаете. И знаю, что вы попытаетесь поработать с ним. Так вот, я хочу, чтобы тот, кто сейчас нас слушает, услышал это своими ушами. А ты ему подтвердишь, что мои слова стоят того, чтобы их слушать. И им верить. Так вот, уважаемые. Я отвечаю за то, чтобы он к вам не приблизился ни при каких обстоятельствах. Как я делал все эти годы. А вы сами не приближаетесь к нему. Совсем не приближаетесь. Понимаете меня? Он умный. Если вы начнете его пасти издалека, он вас срисует. И я не смогу его удержать. Но виноваты в этом будете вы, а не он и не я. Это навредит нам всем. А я не позволю вам навредить ему. Понимаете? Чтобы вы не навредили, я нанесу вам вред первым. И этот вред будет фатальным. Дайте знак, что вы меня услышали.

Несколько секунд длилось молчание. Потом незнакомый молодой мужской голос произнес:

— Мы услышали.

— Вот и отлично. Остается надеяться, что не только услышали, но и поняли.

Даурский нажал отбой и задумался, постукивая трубкой по зубам. Он продемонстрировал слабость и волнение. Оставался вопрос — как это расценил Седой? Он решил, что Даурский паникует или понял, что это демонстрация? Седой сам размяк и ослаб. И он тщеславен. Поэтому он поверит, что его коллега и одногодок тоже подвержен возрастным изменениям. Он поверит, что Даурский настолько сошел с ума, что может нанести удар, если его задеть. Самоубийственный удар, но очень болезненный. А кураторы будут крайне недовольны, если по ним будут бить. Будут бить из-за того, что это допустил Седой. Поэтому Седой не захочет, чтобы появилась причина быть им недовольным. Процессор был талантливым и жестким. Но он всегда шел по трупам не столько для того, чтобы стать на вершину. Вершина не была самоцелью. Самоцелью было ощущение могущества и комфорт. Он не захочет подвергать все это риску.

Должно сработать.

Даурскому очень не хотелось ввязываться в настоящую войну, в которой у него не было бы шансов выжить. Но если понадобится, он к этому готов.