Змеи Ташбаана (СИ)

Дело было, считай, сделано, думал Ахошта, направляясь в покои тисрока и едва заметно улыбаясь собственным мыслям. Все лекари повелителя говорили, что тот не проживет и недели, сведенный в могилу старостью и болезнью, а уж после этого Ахоште не составит труда отправить на плаху его старшего сына. Визирь не впервые ловил себя на мысли, что многим обязан этому нарнийскому демону в обличии льва. Из-за его проклятия Рабадаш был по сути заперт в Ташбаане, загнан в ловушку, из которой нет выхода, и когда за ним придут солдаты Зайнутдина, отступать кронпринцу будет некуда. Никто не поможет ему и не поддержит.

Так думал Великий визирь, входя, низко согнувшись и семеня крохотными шажками, в покои тисрока. И едва не споткнулся, сбившись с шага, когда увидел у постели повелителя не только пару высоких мужских сапог с загнутыми носами, но и две выглядывающие из-под узкой красной юбки ножки в расшитых золотой нитью туфельках.

— Ты можешь подняться, о мудрейший из мудрецов, — прошелестел тисрок со своего необъятного ложа, и визирь послушно выпрямился. Лишь для того, чтобы убедиться в своих подозрениях. Его не смутило увидеть здесь то же смуглое лицо с тонкими усиками и подведенными черной краской глазами, что он лишь недавно лицезрел в покоях принца Зайнутдина. Принц Шараф был его близнецом, младшим из двоих принцев и куда более разумным, но полагавшим, что его удел — во всем поддерживать Зайнутдина, а потому не представлявшим для Ахошты никакой опасности. Но куда меньше визирю понравилось увидеть у постели тисрока женщину в ярко-красном сари, скрывавшим одну ее руку, но оставлявшим открытой другую, бережно державшую в унизанных кольцами пальцах безвольную ладонь тисрока.

Джанаан, любимейшая из дочерей великого тисрока и правительница трех сатрапий по праву вдовы тархана Амаудира и матери его двоих еще не вошедших в возраст сыновей. Джанаан, Жемчужина Калормена и прекраснейшая из потомков Таша неумолимого и неодолимого, от которого вели свой род все правители империи. Джанаан Белая Змея, как порой называли ее недовольные тарханы, хотя кожа ее была оливково-смуглой, а одежды куда чаще красными или синими, чем белыми. Ее матерью была наложница с севера, белокурая и светлокожая, но от нее принцесса унаследовала лишь холодные, зеленые с голубым отливом глаза. На удивление гармонично сочетавшиеся с золотистой кожей и темно-каштановыми волосами, о чьем блеске и тяжести грезил по ночам едва ли не каждый мужчина Калормена, будь он хоть последним из бедняков, хоть богатейшим из тарханов. Принцессе было уже тридцать лет, но с годами ее красота становилась лишь ярче и чувственнее, и даже не будь она первой красавицей Калормена, любимая дочь тисрока по-прежнему оставалась бы завидной партией даже для самого могущественнного тархана. И каждый вельможа не оставлял попыток завоевать ее гордое сердце.

Но Белая Змея за всю свою жизнь любила лишь троих мужчин, и двое из них были ее сыновьями. А потому в народе поговаривали, будто первым мужчиной Джанаан был ее собственный брат, и хотя Ахошта не знал, сколько истины в этих сплетнях, они едва ли его удивляли. Рабадаш всегда брал, что хотел, а тисрок настолько любил этих двоих из своих многочисленных сыновей и дочерей, что, вероятно, простил бы им даже столь позорную связь. Но даже если эти слухи не были правдой, Джанаан по-прежнему оставалась угрозой для Великого визиря. Единственная, кому Рабадаш доверял почти так же, как самому себе, Джанаан обожала старшего брата не меньше и желала видеть на троне лишь его одного. Она не согласится увенчать короной никакого иного из сыновей тисрока.

Джанаан приветствовала Великого визиря одним только взмахом длинных вычерненных ресниц и вновь повернула лицо к отцу, позволив Ахоште лишь любоваться ее точеным профилем и абрисом тяжелой полной груди под ярко-красной тканью. Длинные густые волосы принцессы были подняты вверх, образуя на ее голове корону прекраснее, чем венец правителя Калормена, но не уложены в сложную прическу, а свободно рассыпа́лись по плечам и спине, щедро умащенные, как и каждый дюйм ее оливковой кожи, розовым маслом и завитые в крупные локоны. Какой мужчина не пожелал бы коснуться этих кудрей и намотать их на кулак?

— Что привело тебя в мои покои, о мудрейший из мудрецов? — прошелестел тисрок, недовольный тем, что горбун-визирь так пристально смотрит на его любимую дочь.

— Лишь заботы о твоем самочувствии, о повелитель, да живешь ты вечно! — льстиво ответил Ахошта. Тисрок Калормена — живое божественно в глазах его смиренных подданных.

— Вам не было нужды утруждаться, — улыбнулся принц Шараф, тем не менее подарив визирю взгляд, ясно говоривший, что принц не хуже него понимает, какую опасность несет Джанаан одним своим присутствием. — Моя прекрасная сестра позаботится о самочувствии отца — да живет он вечно! — куда лучше, чем сотня лекарей.

— Ты льстишь мне, возлюбленный брат, — ответила принцесса приятным грудным голосом и едва заметно улыбнулась подкрашенными темно-красной краской губами.