Змеиное гнездо

– А то, – фыркнул Сармат и подался к уху брата: – Знаешь, чем я поистине восхищен? Ты мог пропустить гуляния, сославшись на нездоровье. Так всем было бы проще и приятнее. Но ты пришел, и это изощренная месть. Подумать только – прижучить Хьялму на его же празднике! Он места себе не находит и сидит как на иглах. Чувствует, что заигрался и крепко тебя обидел.

– Да, – повторил Ярхо эхом, – крепко.

Потом между ним и Хьялмой было много и хорошего, и плохого, но глубинная обида пустила в его душу ростки именно в тот день.

– И сейчас, – продолжал Сармат, – Хьялма боится тебя, Ярхо. Никого никогда не боялся, а вот, пожалуйста.

Некоторое время они сидели молча, лениво пили и неспешно ели, вслушиваясь в рокот чужих разговоров. Братья смотрели на высокий княжий стол, к которому знатные вельможи подносили сундуки с дарами. Хьялма сдержанно кивал, положив ладонь на руку своей княгини, которая могла бы быть вовсе и не его.

– Признаться, – сказал Сармат тихо, – я тебе даже немного завидую. Теперь ты знаешь, что произойдет после твоей смерти и для кого твоя гибель стала бы действительно страшным ударом. Именно твоя гибель, Ярхо, – не смерть одного из нескольких княжичей, сыновей, братьев, господ. Когда время придет, будут скорбеть многие, а поди разбери, кто искренне.

– А то я не догадывался, что так и случится, – буркнул Ярхо. – Забери у матери любого из нас четверых, она почувствует одинаковую боль, как если бы отняли конечность. Это к тебе отношение особое. Хьялме я полезен, а у Рагне и Ингола и без меня останутся братья – неприятно, но не смертельно. Товарищи погорюют, а затем пойдут искать себе нового предводителя. Это жизнь. Если я кому-то и дорог не как воевода или звено в цепи близких родичей, то их по пальцам пересчитать можно.

– Я насчитал двоих, – поделился Сармат. – Остальных могу не знать, уж не взыщи. Особенно женщин, ты мне своих зазноб не показываешь.

– И правильно делаю. Кто эти двое?

Сармат усмехнулся.

– Тогволод, – сказал без сомнений. – Дядька тебя, такого несговорчивого и серьезного, больше жизни любит. Сам знаешь, что ты ему как сын.

– Знаю, – негромко отозвался Ярхо. – А второй?

– Я.

Ярхо расхохотался так, что пришлось придержать недавно сломанную челюсть. В медовом зале было шумно, но его веселье не укрылось от Хьялмы. Князь еще раз настороженно посмотрел на братьев – Сармат перехватил его взгляд и отсалютовал чаркой, отчего лицо Хьялмы стало совсем непроницаемым.

– Чего гогочешь? – притворно возмутился он. – С Тогволодом я, конечно, ни в какое сравнение не иду. Да и видимся мы сейчас редко – я в Кринице, ты в походах, но…

Сармат покатал вино в чаше, подбирая слова.

– Да неужели?

– Братьев у меня, может, и много, только я перед этим родством не благоговею. – Голос Сармата резко изменился и стал шипящим, змеиным. – Иногда мне кажется, что если бы того потребовал случай, я бы против любого из них пошел.

Ярхо решил, что хмель ударил тому в голову.

– Против любого, – тихо-тихо, чтобы никто посторонний не слышал, – кроме тебя.

Повисло молчание.

Взмыла голубка с калины и улетела, взмыла она, белогорлая, и пропала. Только меня вон из комнаты не пускают, матушка глаз своих цепких с меня не сводит.

Музыканты вновь заиграли грустно-веселую песню. Кто-то из кметей спьяну решил подраться.

– Это потому, что я тебе голову даже одной рукой проломлю, – ухмыльнулся Ярхо уголком пересеченных губ. – Боишься ведь, лис.

Сармат посмотрел на него, надменно вскинул бровь. А потом тоже рассмеялся.

– И все же, – он хлопнул себя ладонью по бедру, – клянусь богами, я рад, что тукеры не разбросали тебя по Пустоши.

Тогда Ярхо и Сармат держались дружнее прочих братьев. Но вскоре Сармат исполнил то, о чем говорил, – ослепил и замучил Ингола, подняв первое восстание, которое завершилось его позорным пленением.

Времена изменились.

Воронья ворожея IV

К середине февраля Совьон приноровилась к жизни лагеря. Она даже поверила в то, во что верить не собиралась, – ее убедило огромное драконье тело, лежащее белой грудой среди разбитых шатров. И убедил тот, кто вырастил эту кожу. Совьон несколько раз издали видела Хьялму, и ей не нужно было быть одаренной вёльхой, чтобы почувствовать холод и силу. От него, даже на расстоянии в десятки шагов, веяло древним, неподвластным разуму Совьон северным чародейством, и от этого становилось неуютно. Совьон многое повидала, но такое встречала впервые. Баснословная мощь, объяснения которой она не находила. Ведьмино чутье признавало в Хьялме оборотня, но лишь на какую-то часть. Это было совсем не похоже на оборотничество Та Ёхо: нечто намного грознее и необъятнее.