Змеиное гнездо

Совьон поразило то, как явно она различала собственный страх: самый приземленный и природный, точащий внутренности, будто юркий язычок огня. Сколько она думала о смерти, сколько ее пророчила и сколько приносила – разве она, воительница и почти вёльха, может бояться умереть? Она была недовольна собой, но ничего не могла поделать.

Совьон едва не натолкнулась на мужчину, везущего на волокуше дрова. Остановилась и крепко зажмурилась.

До чего же она, оказывается, труслива. Небесные пряхи отмерили ей тридцать четыре года, немалую горсть бед и крепко сбитый клубок пройденных дорог. А ей все мало, все хочется еще – больше путешествий и встреч, больше деревень и холмов, долин и ручьев. Совьон разочарованно покачала головой: она думала, что, когда придет ее час, будет гордой и стойкой, а не такой… потерянной.

Она одернула себя. Резко смахнула со щек леденеющие дорожки слез и направилась обратно к знахарскому шатру.

* * *

Моркка Виелмо сказала: «Скоро». Но что значит «скоро» для нее, живущей на свете гораздо дольше прочих человеческих женщин? День? Неделя? Месяц?

Февраль клонился к концу, а Совьон все еще была жива. Она не отказывалась от дел и не пыталась ускользнуть от рока – все равно бесполезно. Поэтому она, как и прежде, упражнялась с оружием и учила новобранцев держать меч и топор: настоящих воинов в лагере было меньше, чем добровольцев из княжеств, а Совьон показала себя терпеливым наставником. Скрепя сердце воевода Фасольд разрешил ей – женщине – помогать ему, обучая их ратному делу. Совьон по-прежнему приходилось выслушивать довольно ядовитых слов, но она давно свыклась, и даже самые ворчливые речи Фасольда были для нее не более чем неудачными шутками старого вояки.

В последнее время ей нравилось совершенно все.

На поле для упражнений она проводила время с утра до глубокого вечера – ее ученики менялись: кто-то приходил со строительства орудий, а кто-то, напротив, уходил. Ближе к ночи она шла в шатер Магожи, где помогала готовить снадобья, а потом выходила к ближайшему из походных костерков. Жангал садилась рядом, штопала и мурлыкала себе под нос тукерские песни, Совьон – слушала их и волей-неволей следила, как бы рабыню никто не уволок. Иногда к ним приходил Латы и приносил с собой отзвук веселья разнузданных княжьих сподвижников. Совьон хотела бы спросить, зачем он приходил к их костерку, если ему были рады в шатре Хортима Горбовича: какой толк ему сидеть здесь, на бревнах, и мерзнуть? Ветер трепал знамена, а колкие снежинки струились в пламя – у Латы наверняка нашлись бы дела приятнее, чем слушать тихие тукерские напевы или наблюдать, как Совьон поигрывала ножом. Совьон, может, и хотела бы спросить, но нужды не было – раз приходил, значит, нравилось. Вот она и молчала.

Она решила жить так, как жила бы без пророчества Моркки Виелмо, и теперь ощущала всё полнее и ярче. А когда ее попросили, без колебаний согласилась привезти древесину из лесной чащи. Совьон была полезна тем, что, в отличие от многих, умела хорошо считать и без труда бы определила, достаточно ли стволов собрались везти в лагерь.

Это было ясное хрустально-голубое утро. Искрилась лесная поляна, усыпанная белоснежным снегом. Вдоль замерзшей речки стояли две телеги – мужчины еще тяжело тянули и шумно опускали одни стволы на другие, плотно оплетенные бечевой.

В тот день Совьон было удивительно легко на душе – может, потому, что ее вырастили в Висму-Ильнен и в любой, даже самой дремучей чаще она чувствовала себя спокойнее, чем в княжеских хоромах. Она смотрела на синие кроны, вокруг которых летал ее ворон, и поглядывала на мужчин («Гой, да… Навались!»), тягавших стволы. Силы ее рукам было не занимать, но тогда от нее требовалось не это. Оттого Совьон, наслаждаясь воздухом и утром, ходила вдоль речной каемки, похрустывая свежим снегом. Она бы даже не отказалась взлететь в седло и умчаться вдаль, еще дальше от лагеря, еще дальше от людей, точно озорная девчонка, – так ей стало весело и хорошо. Конечно, такого она бы себе не позволила, но мысль была приятна.

А потом все резко, в одночасье, изменилось.

Трепыхнулись мохнатые ели. С хвойных лап, раздувая белые облака, покатились комья снега, и на поляну вышли они – двое. Не привыкшие таиться и выжидать. Ведомые лишь одной целью: если встречаешь не друга, не союзника – уничтожай.

Осознание пришло слишком поздно. Уже потом, когда разум поверил ошалевшим глазам, поднялась суматоха, и жалобно взвыл рог, но куда там!.. Лагерь находился слишком далеко, и помощи ждать было неоткуда.

Всем им, приехавшим за древесиной в то утро, просто не повезло. Каменные воины, соглядатаи Ярхо, давно исследовали север и подходили к княжьему лагерю со стороны леса. В то утро они случайно наткнулись на живых людей, и это означало только одно: гибель.

Второй раз взвыл рог, и его подхватило лесное эхо. Мужчины были вооружены топорами, но лезвия лишь тупились о гранит кольчуг. Раздался влажный хруст, и на снег хлынуло горячее, красное.