Значение Островского в нашей литературе

По стопамъ Пушкина должна идти наша поэзiя, а не противъ него. Припомню еще важное замѣчанiе, и совершенно справедливое, высказанное П. В. Анненковымъ въ его отвѣтѣ Павлову, по случаю памятной бури изъ за "Грозы", именно, что Островскiй, по мимо его художественной дѣятельности, важенъ для насъ въ отношенiи этнографическомъ. Типы всякаго великаго поэта до того ясны и прозрачны, что этнографическаго значенiя для своихъ современниковъ-соотечественниковъ имѣть не могутъ.

Этихъ сравненiй, кажется, достаточно для показанiя какое мѣсто занимаетъ Островскiй относительно Пушкина; постараемся теперь опредѣлить это мѣсто по отношенiю къ Гоголю и Грибоѣдову. Мнѣ кажется, что и въ этомъ случаѣ Ап. Ал. Григорьевъ перешолъ должную грань.

Самъ-же г. Григорьевъ прекрасно разъяснилъ, что есть два рода комедiй: комедiя сатира

и комедiя бытовая.

Первая имѣетъ своимъ прототипомъ Аристофана; вторая Шекспира. Не споримъ, что важно опредѣлить: какая комедiя принадлежитъ къ этому изъ двухъ типовъ? Не станемъ также, подобно нѣкоторымъ, разсказами объ анекдотахъ, случившихся съ нашими прiятелями, доказывать, что "Ревизоръ" есть комедiя бытовая; согласимся, что это комедiя сатира. Но что же изъ этого? Неужели мы станемъ унижать одинъ родъ комедiи передъ другой? Оба они равно велики и равно художественны. Вѣдь самъ Ап. Ал. Григорьевъ посмѣется надъ тѣмъ, кто станетъ отвергать комедiи Мольера, даже надъ тѣми, кто будетъ кавалерски относиться къ Корнелю и Расину. За чѣмъ-же онъ отдаетъ предпочтенiе одному роду передъ другимъ, Островскому передъ Гоголемъ. Замѣчу кстати, что Гоголь въ тоже время великiй бытовой писатель и истинный заправскiй поэтъ по отношенiю къ Малороссiи; тутъ нечего ссылаться на мнѣнiе г.г. Кулиша и КR – они выдумали себѣ малороссiйскаго обще-человѣка

и гнутъ все на свою мѣрку. Имъ и битва въ «Тарасѣ Бульбѣ» не нравится, хотя она прямо, кровно связана съ малороссiйкими народными историческими пѣснями!

Наконецъ, есть у насъ великая бытовая (хотя и не народная, а барская) комедiя Грибоѣдова. Мнѣнiе Бѣлинскаго объ отношенiи Гоголя къ Грибоѣдову должно быть принято совершенно обратно. Что-же, будто комедiи Островскаго выше комедiи Грибоѣдова по замыслу и исполенiю? Конечно, нѣтъ, Островскiй не касался даже той сферы, которой коснулся Грибоѣдовъ; у него нѣтъ своего Чацкаго, а самъ-же г. Григорьевъ такъ прекрасно доказалъ, что Чацкiй единственное истинно-героическое лицо (хотя не русское)[3] во всей нашей литературѣ. Кромѣ, прибавимъ, того, который хотѣлъ жить для того чтобъ мыслить и страдать, кромѣ самаго Пушкина въ его лирическихъ стихотворенiяхъ.

И настолько этотъ герой, явившiйся какъ поэтъ, выше Чацкаго, который въ концѣ концовъ идетъ не къ "умному и доброму народу", а искать по свѣту

Гдѣ оскорбленному есть чувству уголокъ!

Значенiе писателя, по нашему, опредѣляется правильнымъ отношенiемъ критики къ его произведенiямъ. Г. Григорьевъ, исходя изъ вѣрнаго принципа, по отношенiю къ Островскому, развилъ его слишкомъ односторонне; онъ видѣлъ передъ собой одного своего любимаго писателя, забывъ, что сравнительно-физiологическiй прiемъ одинъ изъ могущественныхъ прiемовъ органической критики, и пренебреженiе имъ ведетъ неминуемо къ страшнымъ ошибкамъ.

Русскiй Шекспиръ! Назвать Шекспиромъ живаго писателя, не достигшаго еще полнаго раскрытiя своихъ силъ, – значитъ, по нашему, кровно обидѣть его. Хорошо еще, что Островскiй дарованiе окрѣпшее, а что если бы въ своемъ одностороннемъ увлеченiи г. Григорьевъ примѣнилъ этотъ эпитетъ къ дарованiю не столь сильному? Печальныя были-бы послѣдствiя. Сталъ-бы такой писатель валить все съ плеча; у меня дескать все хорошо выйдетъ: "я ровенъ Шекспиру"? Еслибъ Островскiй былъ дѣйствительно Шекспиромъ, то у него была-бы своя, до того опредѣленная физiономiя, что не зачѣмъ было-бы называть его такъ. Байронъ, Гёте, Шиллеръ, Пушкинъ, Гоголь – вотъ имена не нуждающiяся въ эпитетахъ, не нуждающiяся въ томъ, чтобъ ихъ называли Шекспирами. Они сами по себѣ; назвать, и довольно: всякiй знаетъ о комъ идетъ рѣчь. Пушкинское мiросозерцанiе, Байроновское мiросозерцанiе – это ясно. Но мiросозерцанiе Шекспира, не настоящаго Шекспира, а дѣланнаго русскаго – это что-то странное. Да и манера Островскаго нисколько не похожа на Шекспировскую, и этимъ оправдать сравненiя нельзя.

Между тѣмъ, неправильное отношенiе къ такому огромному таланту, какъ Островскiй, влечетъ за собой неминуемыя неправильныя отношенiя ко всѣмъ литературнымъ дѣятелямъ. Притомъ, вотъ еще чего страшусь я въ данномъ случаѣ: мы боимся не есть-ли это пристрастiе къ послѣднему новому слову? Тутъ предстоитъ въ такомъ случаѣ великая опасность. За увлеченiемъ новымъ, можетъ послѣдовать увлеченiе новѣйшимъ. Все это поведетъ къ необыкновенной запутанности мнѣнiй вашего критика. Но будемъ надѣяться, что такой опасности нѣтъ.