Значение «открытия» Бахтина для мировой культуры

Известны противоположные позиции: позиции тех, кто безоговорочно включает эти работы в корпус бахтинских трудов, и тех, кто, наоборот, признавая основные идеи как принадлежащие Бахтину, не признает, что это его работы. Я не хотел бы вызвать возмущение тех, кто участвовал в этой полемике, но, на мой взгляд, этот спор имеет второстепенное значение, потому что главное здесь го, что Бахтин, несомненно, вдохновитель основных идей оспариваемых книг, в определенный момент, в силу слишком очевидных исторических обстоятельств, прибегнул к двум приемам, которые не были простой вынужденной уловкой, а соответствовали самой природе его мысли. Независимо от материального участия в написании книг, которые были подписаны именами Волошинова и Медведева, это – два бахтинских псевдонима, псевдонимы парадоксальные, поскольку в обоих случаях соответствовали фамилиям двух живущих ученых. Но это были и как бы идеологические псевдонимы, так как в «их» книгах Бахтин не просто излагал свои идеи, как в книге о Достоевском, а развивал их в контексте и на языке реальных Волошинова и Медведева и идеологии, которой они вдохновлялись, поэтому суть этих книг двойственная или, пользуясь излюбленным бахтинским словом, амбивалентная, как будто Бахтин по необходимости и одновременно ради игры «карнавализировал» свою мысль, не изменив ей. Мудрость Бахтина в течение всей его жизни была мудростью человека, который сумел сохранить верность своей живой, не застывшей в первоначальных формулировках мысли, не игнорируя реальности, в которой жил и которой его мысль была внутренне враждебна. Было бы интересно сравнить стратегию и тактику, с которыми не только Бахтин, но и другие современные ему крупные русские деятели, уцелевшие в трагических испытаниях истории своей страны, от Булгакова до Пастернака, от Платонова до Ахматовой, сумели не только «выстоять» и выжить, но и углубить и даже обогатить свою первоначальную творческую энергию.

В чем причина очарования фигуры Бахтина, благодаря чему он не только интеллектуально, но и, я бы сказал, морально завоевал мировую культуру? Дело не в том, что бахтинский голос возвысился в стране, где свободные голоса были подавлены. Мы знаем, что иногда на Западе верили посредственным в тембровом отношении голосам, единственным плюсом которых был налет «фронды», голосам не вне хора, а просто фальшивившим. В случае Бахтина мы имеем дело с поразительным феноменом совершенно независимой и глубоко творческой позиции, к тому же свободной от наслоений академизма, из-за которого несколько тускнеют другие русские ученые советского периода, внушающие уважение своей научной серьезностью, которой они хотя бы отчасти защищали себя от натиска идеологии, «научной» только по самоопределению.

Если обратиться к собственному концептуальному аппарату Бахтина, мы увидим, что такие наиболее распространенные его термины, как «диалог», «полифонизм», «карнавализация» и т.д., даже раздутые из-за известной академической и публицистической бахтиномании, могут объяснить популярность их автора, но их явно недостаточно, чтобы объяснить причину его глубокого укоренения в мировую культуру. Вышеназванные понятия обладают интеллектуальным богатством и с ними нельзя обращаться слишком вольно, как это часто происходит, но главное – это общая теоретическая и этическая позиция, лежащая в их основе, то есть в основе всего бахтинского творчества.

Чтобы понять суть этой позиции, оставим на время Бахтина и обратимся к понятию «современная мировая культура», браться за определение которой сейчас, как я уже говорил, было бы абсурдным. Но по крайней мере на один аспект этой культуры сейчас можно и должно указать для получения ответа на наш вопрос об «открытии» Бахтина. Этому центральному моменту современной культуры я даю определение антиметафизики, понимая под этим не априорное отрицание традиционной онтотеологической метафизики, а утверждение ее невозможности как определения последнего Основания Бытия, и в то же время признания ее серьезности или, лучше сказать, признания серьезности и неустранимости метафизического вопроса о последней Сути реальности. В этом смысле материализм, в том числе и называющий себя диалектическим, не является вовсе «антиметафизическим», за который себя выдает, а представляет собой, пожалуй, самую грубую разновидность метафизики, как определения-описания Реальности, в этом случае метафизики сциентистского типа, прибегающей к философски наивному и неуклюжему использованию результатов естественных наук, которым некритически приписывается значимость единственного источника познания.