Значит, до ночи?

Проблема с ее родителями заключалась только в том, что жили они в Ленинградской области, до куда ехать более двух часов. Тут одним вечером не ограничишься. Если и ехать за город, то на несколько дней, как минимум, иначе толку никакого.

– Мне стоило предупредить тебя неделю назад. Может, так бы хоть сумел как-нибудь освободиться.

– Очень много дел…

– Хотя… Я и сама тогда ведь не думала, что захочу умчаться подальше от города туда, где свежий воздух, где нет обыденной суеты, – ради чего мы ломали эту дешевую мелодраму, будто скорый отъезд не связан с ссорой, будто я могу поехать, но не еду, потому что никак не могу отложить работу, не знаю. А проблема заключалось в том, что однажды мы оба застряли в спектакле, а потом настолько отчаялись, что прижились на его нескончаемой сцене. – И раз подарили такие выходные, то почему бы не воспользоваться случаем, ведь так?

– Конечно, нечего и думать.

Я улыбнулся, видимо, слишком искренне. Неконтролируемо. Карина заразилась точно такой же улыбкой, подсела ко мне, обняла. Щека заполыхала жаром, разожженным горячими сухими женскими губами. Мы держались за руки и, казалось, могли так просидеть целую вечность под покровом заботливой близости, генерируемой нами самими же, которая от переизбытка в небольшой квартире выискивала все возможные щели, чтобы просочиться на улицу. Напряженность стояла в дверях нежеланным гостем, с которым никто не собирался прощаться и который никак не решался просто взять и молча уйти.

– Проводишь до вокзала? – Вместо слов я медленно и аккуратно коснулся губами ее губ – она все поняла. – Тогда я собираться. Заваришь кофе?

Я кивнул – она, не прилагая сил, попыталась встать. Я не отпускал ее, держал за талию: руки сами приклеились к тонкой пижаме. Вопросительный взгляд Карины, в котором виднелось какое-то расплывчатое отдаление надежд, заставил незамедлительно и глупо заговорить:

– Все хорошо?

– Почему должно быть иначе? – Она хрупко улыбнулась. Эта улыбка подвергалась оказаться разбитой на тысячу мельчайших осколков каждое мгновение секунды. Я знал, что она врет, что она просто устала, что она хочет отдохнуть пару дней от этой городской обстановки, что ей из головы нужно выпустить на простор ветра всю скопившуюся нервозность… Такое случалось и раньше, после родителей она возвращалась ужасно заскучавшей женщиной.

– Овсяное печенье достать?

Прямо под сводом дверного проема она оглянулась, хитро улыбнулась, сверкнув соколиными глазами, и затем бросилась в комнату, чтобы скорее покончить с утренними делами и быстрее взяться за лакомство.

Я понимал ее без слов, будто читая мысли, – кто-то называет подобное любовью, но сам я в периоды упадка так не считал. Любовь же для меня – это вдохновение, подбрасывающее к седьмому небу счастья, это стремление действовать, созерцать, это… До невозможности сложнейшее понятие, которому я так и не смог подобрать точное объяснение, а вот размытое…

Несмотря на то, что выходные ее должны были продлиться не более трех дней, я катил небольшой чемодан ярко-желтого цвета, забитый одеждой и всяким, без чего девушка не может обойтись даже и дня.

На вокзале, как и ожидалось, от маленьких окошек касс вытянулись длинные очереди. В детстве я ненавидел вокзалы и электрички. Первые потому, что там было слишком много людей, злых, нервных людей, все время суетящихся, крутящихся, как волчки, в ожидании поезда и расталкивающих каждого на пути, чтобы скорее пробраться к электричке, когда ту подадут, а вторые потому, что ассоциировались они у меня с чем-то душным, грязным, где пахнет потом, где каждый незнакомый невольно прилегает друг к другу, потому что движутся они по бесконечным путям, которые никогда не заканчиваются… И сейчас, торча в длинной очереди с Кариной за билетом, я вдруг ни с того ни с сего осознал, что для детей пять минут – утомительно долго, а для взрослых… Мимолетные пустяки. Но ведь и их страшно даром терять…

Мы купили билет и отошли в сторону – нам предстояло около двадцати минут ожидания. Карина вдруг тихо призналась:

– Что-то гложет меня предчувствие, плохое такое, хоть все бросай и оставайся. Этот ливень… Не нравится он мне, а если в пути грозу застанем? Всю дорого же страшно будет.

Я ощущал над ней небольшое превосходство, какое чувствует отец над дочерью, когда та принимается со всей скромностью излагать необъяснимые страхи. У нас же все дело было лишь ссоре, которую мы упоминали метафорами, стараясь абсолютно игнорировать случившееся.

– Дело в одной погоде?

– Нет-нет… – Быстро пролепетала та и вдруг умолкла. Мой прямой вопрос совершенно случайно сорвался с губ. Теперь и надо мной нависло ощущение, будто что-то дурное подло затаилось в затемненном углу.

– Грозу не обещали.

– А ливень? Как же ливень?

– Скоро утихнет.

– И после перейдет в морось.

– Ее поторопиться сменить солнце.

– Чем займешься дома? – С наивностью спросила она, будто действительно пребывала в неведении.

– Текстами, я должен поторапливаться, если хочу успеть к зиме.

– И тебе некогда будет пялиться в окно на ливень, – в надежде заметила она.