Знак Десяти

Несколько писем в самом низу заслужили по три розовые награды.

Прежде чем из-за слез я совсем перестала различать буквы – я ведь плакала, – я взяла письмо из последней пачки. Буквы s были как черные лебеди, d закручивались спиралью.

       Слежу как за солнцем в небе За движеньями ног твоих, Луна тебя озаряет И вдохновляет мой стих. Утром проснувшись, я грежу: Тебя различаю в других.

Моя Червонная Королева, подумалось мне. Такая холодная и сварливая, велящая рубить головы, созерцательница безжизненных марионеток.

2

Я стояла перед этим собранием писем, преклонив колени, словно поклоняясь божеству. А потом открылась дверь. На секунду мы обе замерли: я – скрючившись по ту сторону кровати, она – просунув голову в дверную щель и сверля меня глазами.

– И было плохо, а стало совсем худо, – прокаркала миссис Мюррей. И захлопнула дверь.

Мне было наплевать. Миссис Мюррей все видела в черном свете, и эта сцена не могла ничего добавить к ее мрачным предчувствиям. А я должна была защитить память Мэри.

Вряд ли старуха видела тайный ящик – как я говорила, между нами стояла кровать, – но она могла вернуться и привести подкрепление, поэтому мне приходилось торопиться.

Под коллекцией стихотворений, уложенных в пачки согласно датам, надписанным убористым почерком Мэри (эта школьная каллиграфия началась три года назад), обнаружились еще и записки, датированные с такой же аккуратностью. Я надеялась, что это будут последние записки странного содержания, но, когда я пробежала их глазами (записок было совсем немного), выяснилось, что все они старые. Читать эти послания было как заглядывать в замочную скважину спальни: «Я вас обожаю! Это вам известно, не будьте жестокой. Сегодня ночью я видел вас во сне». Встречались записи и попроще: «Уделите мне минуточку? Я нажалуюсь доктору Понсонби, если вы ко мне не зайдете». Я была уверена, что Мэри уничтожила большинство таких посланий, включая и самые последние. Я представила, как Мэри сжигает их и мечтает, чтобы вместе с дымом улетучилось и ее чувство вины: ведь она ошибочно решила, что Арбунтот таким образом снова стремится привлечь ее внимание.

Я поняла, что Мэри Брэддок разрывалась между чувством долга и желанием, чтобы все сложилось совершенно по-другому. Но как по-другому? Да неужто Мэри Брэддок была способна удовлетворить чаяния Арбунтота? Ведь то были чаяния безнравственного мужчины! Морального вырожденца

. Во что была влюблена Мэри Брэддок – в эти письма или в их автора?

Ответы на эти вопросы умерли вместе с Мэри. Остались только листочки с сердечками и комплиментами. Быть может, Арбунтот ей нравился – почему бы и нет? Эта густая копна черных волос, безусое смуглое лицо, мефистофелевский облик, пальцы с длинными ногтями. Возможно, это лицо навещало Мэри в ее снах. И Мэри приходилось со всем этим жить, удерживая свои желания на поводке, пока она, себе на беду, не поняла, что эта борьба с самой собой заставила ее пренебрегать призывами Арбунтота, позабыть, что она – единственный во всем Кларендоне человек, к которому несчастный Арбунтот мог обратиться за помощью. Мэри его любила, но запретила себе эту любовь, и это в итоге обрекло Арбунтота на смерть. Вот они, наши желания, такие изменчивые и противоречивые.

Мне стали понятны душевные муки последних дней Мэри Брэддок, смысл ее ночных прогулок вдоль моря и помощи беглому сокровищу.

Всё, кроме ее смерти.

На дне ящика как будто прятался еще один листок, и он выглядел как новый.

Мэри датировала его недавним числом: за два дня до смерти, когда она уже пребывала в своем персональном аду и пыталась искупить вину по ночам, доставляя Элли необходимые вещи.

Запись напоминала список действующих лиц из театральной программки.

А после этого необычного перечня была приписка рукою Брэддок, и рука эта заметно дрожала.

Должна признаться, что сначала я замотала головой – что еще за глупости! Бедная Мэри, как же ей хотелось переложить на вновь прибывших ответственность за свое личное горе!

А потом я задумалась.

За видимой простотой этой мысли было что-то еще.

Глупости?

Может быть, и нет.

3

Я поставила фальшивое дно на место, уложила бумаги обратно в ящик и вышла из комнаты Мэри, держа ящик под мышкой – прежде удостоверившись, что в коридоре никого нет.

Мне очень не нравилось то, что я собиралась сделать, но другого выхода я не видела. Мясники, братья Мэри, не имели никаких прав на эту часть ее жизни. Что же касается мистера Арбунтота, он, без сомнения, был бы счастлив узнать, что Мэри хранила его стихи, но теперь, когда он умер, проверить это не было никакой возможности. А я не допущу, чтобы о моей подруге ходили грязные слухи.

Вернувшись к себе, я открыла заслонку в маленькой печке.