Знак Истинного Пути

Поскольку сама Наташа сейчас не зарабатывала, Эдик предложил вполне разумный, с его точки зрения, вариант: половину того, что зарабатывает, он отдает ей. Расходы на обучение Тимоши несет Эдик, так же как и все расходы по содержанию дома. Наташе такое распределение не понравилось — получалось, что сам Эдик остается ни с чем. Но он объяснил: помимо доходов из банка у него есть еще кой-какие средства, приносящие выгоду. Акции, например. И наследство, оставшееся от бабушки и до сих пор хранившееся в неприкосновенности. Так что за его финансовое благополучие Наташа может не беспокоиться.

Так и получилось, что весьма значительную сумму она могла теперь почти полностью тратить на себя. Осознав это, Наташа записалась в салон красоты и, выйдя оттуда, решила, что теперь будет за собой ухаживать, раз появилась такая возможность. Она купила несколько вещей, которые ей нравились, но от «недельного шопинга», как выразился Эдик, отказалась — ей было немного стыдно тратить столько денег на одежду. Послала приличную сумму родителям, а остальное отложила «на черный день».

Теперь она одевалась дома так же, как все остальные члены семьи, — в одежду, в которой можно было бы встречать гостей или ходить на работу, если бы она работала. Юбки, тонкие джемпера, обязательные туфли. Легкий макияж, уложенные волосы. Ей уже не казалось странным, что можно весь день, как Игорь Сергеевич, просидеть в кресле, почитывая Бальзака, но для Наташи это было скучно. Эдик обещал, что в августе они поедут на море, и она с нетерпением ждала лета, а пока занималась собой. А что, хорошее выражение, ведь раньше-то она занималась только другими.

Но никто в доме, кроме Эдика, не оценил произошедших с ней изменений! Вот то, что вызывало у Наташи вполне закономерное раздражение, которое она всячески старалась скрывать. Однако не всегда получалось. Особенно выводили ее из себя надменные манеры рыжеволосой Аллы Дмитриевны.

Как-то раз, заметив Тима, копошащегося около дивана, Алла Дмитриевна обратилась к Наташе:

— Будьте добры, уберите ребенка с ковра. Он имеет большую ценность в глазах Евгении Генриховны.

«Имеет большую ценность… в глазах…» — передразнила про себя Наташа странную, какую-то книжную фразу госпожи Бобровой, а вслух заметила:

— Вы думаете, ребенок может его испортить?

— Ну, не знаю, — брезгливо повела плечами Алла Дмитриевна. — Вдруг описается, или его стошнит, или еще что-нибудь подобное… Вам лучше знать своего сына.

От этой брезгливости, от интонации, как будто речь шла о противном насекомом, Наташу охватило бешенство. Но она сдержалась.

— Мой ребенок, — с еле сдерживаемой ненавистью сказала она, глядя в холодные зеленые глаза, — писает и какает исключительно в отведенном для этого месте, причем с полутора лет. А стошнить его может…

«Стоп!» — сказал внутренний голос. «Не сметь!» — прикрикнул внутренний голос. «Закончи фразу иначе!» — рявкнул внутренний голос. Но было поздно.

— Исключительно от вас, — закончила фразу Наташа, не слушая его разумных советов. И присела рядом с Тимкой собирать пирамиду из кубиков.

— Вы дурно воспитаны, моя дорогая, — раздался спустя некоторое время спокойный, высокомерный голос. — Будем надеяться, это ненадолго.

Что хотела сказать последней фразой Алла Дмитриевна, Наташа не знала и не хотела знать. Но теперь, после неприятного инцидента, присутствие Аллы Дмитриевны в комнате заставляло Наташу слегка поеживаться, как если бы в ней была открыта форточка.

А вот от подруги Аллы Дмитриевны, проводившей в особняке Гольц много времени, становилось жарко. Наташа так до конца и не уяснила себе статус Елены Семеновны, которая чувствовала себя здесь, по всей видимости, очень свободно, но всегда старалась исчезнуть до прихода Евгении Генриховны. Полная блондинка с короткой стильной стрижкой, она была представлена Наташе Игорем Сергеевичем как подруга семьи. Со временем стало ясно, что под семьей имеются в виду исключительно Бобровы — со всеми остальными, включая Эдика, Елена Семеновна почти не общалась. Как-то раз, проходя мимо комнаты младшего братца, как Наташа называла про себя Игоря Сергеевича, она услышала приглушенный женский смех. Все бы ничего — подумаешь, женщина смеется в доме! — но смех произвел на Наташу впечатление чего-то… несколько ненормального, что ли. Она и самой себе не могла толком объяснить, что именно не понравилось в том смехе. Истерический он был, неправильный. И самое главное — смеялись две женщины, а не одна.

Жарко же Наташе от присутствия милейшей, чуть колыхающейся на ходу, как медуза, Елены Семеновны становилось по следующей причине. Месяц назад, случайно заглянув после обеда в гостиную, Наташа наткнулась на нее и на Игоря Сергеевича. Младший братец представил их друг другу и тут же вышел, вспомнив про какие-то дела. Женщины остались одни.

— Наслышана, наслышана о вас, — склонив голову набок, приветливо сказала Елена Семеновна. — Значит, вы — новая пассия нашего дорогого Эдика.

— Вас неверно информировали. Я не новая пассия, а его жена, — так же приветливо отозвалась Наташа.