Знак Истинного Пути

— Да что на тебя нашло? — разозленный Жора отошел от девушки и плюхнулся на диван. — Пыли, что ли, много скопилось? Или тебя престарелый козлик достал?

Илона огляделась вокруг и покрутила пальцем у виска.

— Ты че, с ума сошел, что ли? — негромко сказала она. — А если тебя услышит кто и хозяйке скажет? Придется ведь другое место искать.

— Вот уж, лапушка моя, не твоя забота. Еще вопрос, кому мадам больше поверит: мне или злобным клеветникам.

Илона нахмурилась, потом на лице ее отразилась какая-то мысль. Она усмехнулась.

— Что, орел, оприходовал хозяйку, что ли? — тихо спросила она, подходя к Жоре, вольготно раскинувшемуся на диване, вплотную. Тот заерзал и отодвинулся. — Ну, говори уж.

— Чего тебе говорить? Я тебе уже все сказал и повторять не буду, — так же тихо отозвался тот. — И вообще, если ты не настроена сегодня, то занимайся своей уборкой.

Он встал и пошел к дверям, но на полпути обернулся и заметил, как бы между прочим:

— Да, кстати, будь так любезна, протри в кабинете пол. Я там сок разлил.

Илона дернулась, словно от пощечины, хотела что-то ответить, но Мальчик Жора уже вышел из гостиной. В воздухе остался запах туалетной воды «Фаренгейт», и Илона вспомнила флакон из-под нее — с темно-красной, почти багровой полосой.

В первое воскресенье марта Наташа решила куда-нибудь выбраться с мужем и Тимофеем, но Эдик воспротивился — семейный ужин никто не отменял. То была одна из традиций семьи Гольц — собираться всем вместе за общим столом, в столовой и чинно трапезничать за неспешной беседой, оценивая плоды искусства Ольги Степановны. Наташа уже пару раз участвовала в таких посиделках. Как ни странно, но родственники, не проявлявшие вообще-то особой любви друг к другу, за столом действительно вели светскую беседу, и даже Алла Дмитриевна была любезна и приветлива. И все равно ужин в семейном кругу Наташу не прельщал.

— Милая, в нашем доме это традиция, — обычно мягкий Эдик был непреклонен. — Мы и так слишком часто последнее время пропускали воскресный семейный ужин, а сходить куда-нибудь с Тимом мы можем и на неделе.

«Это не традиция, — подумала Наташа, — а прямо-таки ритуал, как бы подтверждение: вот, мы все вместе, мы красиво общаемся в красивом доме, и у нас все красиво».

— Когда я был маленький, — неожиданно печально сказал Эдик, — и когда была еще Элина, то за ужином мы все сидели и болтали. А мама рассказывала столько вещей интересных! Я просто дождаться не мог, когда же наконец будет воскресенье. И потом, когда мы уже выросли, все равно собирались. Пока Элина не уехала. Тогда мама некоторое время не могла смотреть на пустой стул, и я, конечно, прекрасно ее понимал. Но потом мы с ней решили возобновить совместные ужины. Ты понимаешь почему?

Наташа кивнула. Она понимала. И еще она понимала, что и в следующее воскресенье никуда не потащит Эдика, а останется на семейном ужине. Для ее мужа он имеет большое значение, а значит, будет иметь и для нее. И для Тима. В конце концов, ему предстоит расти в этом доме.

Ужин удался на славу. Евгения Генриховна была в хорошем настроении и почти обаятельна, Игорь Сергеевич шутил, Эдик поддерживал разговор с Аллой Дмитриевной. Наташа посадила Тима за маленький столик рядом с собой, и он с удовольствием ковырялся вилкой в запеканке, предвкушая пирожное на третье. Он вообще очень быстро привык к вкусностям Ольги Степановны и, едва проснувшись, бежал не к маме с дядей Эдиком, а на кухню.

— Но, Эдуард, согласись, что галерея Кромана вычурна, — говорила, поправляя рыжие волосы, Алла Дмитриевна. — И потом, нельзя так смешивать стили… Я там работала со светом и могу сказать: они рассчитывают на массовую публику, но ошибаются.

— Игорь, передай мне паштет, будь любезен. Наша Ольга Степановна сегодня превзошла саму себя.

— Пожалуй, что так. А знаешь, Женя, как вспомню тот ее отпуск, так меня всего передергивает.

— Почему?

— А ты разве не помнишь, какую дамочку прислало агентство? И как она тридцать дней морила нас тушеной морковью?

— Ну, Игорь, зря ты так, — зазвучал тягучий голос Аллы Дмитриевны. — Морковь ей как раз удавалась на славу.

— Не знаю, не знаю. Я предпочитаю что-нибудь эдакое мясное, да с кровью.

— А вот я морковь тоже не запомнила. Но помню, мне сама женщина не понравилась.

— Мам, я хочу еще соку!

— Не соку, а сока, говори правильно, — поправила Наташа.

— Ну сока…

— Доешь запеканку, будет сок.

— И пирожное.

— Нет, вот пирожного точно не будет. И не убирай салфеточку, ты ей потом губки вытрешь.

— Наташ, давай я ему сок принесу из кухни. Какой? Яблочный?

Евгения Генриховна слушала разговор невестки с сыном с неприязнью. Что за сюсюканье? «Салфеточку», «губки»… Нужно сказать Эдику, чтобы не распускал ребенка, потому что тот избалован. Да еще вид у ребенка совершенно ангельский — волосики белые, губки пухлые, щечки розовые, просто картинка, а не мальчик. Нет, нужно что-то придумать, чтобы справляться с раздражением…

Вернулся Эдик со стаканчиком темно-золотистого сока.

— Наташ, держи.

— Эдик, забыла сказать, — повернулась к нему Евгения Генриховна. — Нашла новое место, совсем недавно.