Знак шпиона

Заключенный Вадим Тарскин вышел из столовки ни сытым, ни голодным, потому что перловая каша на прогорклом маргарине не полезна в горло, но он, натура запасливая, положил в карман бушлата три куска хлеба и завернул в крошечный кулек две ложки сахара, которые дал знакомый придурок с хлеборезки. Тараскин надеялся перекусить в полдень, когда на производственной зоне, где он работал каменщиком на строительстве склада, объявят короткий перерыв, можно будет согреть на костре воды и подавиться пайкой, посыпанной сахарным песком. Сегодня с утра моросил дождь, дул северный ветер. На открытом дворе во время первой поверки Тараскин успел промокнуть и замерзнуть. Он хотел только одного, чтобы скорее вывели на промку и дали команду приступить к работе. Когда ворочаешь кирпичи и месишь раствор, время летит быстрее и, главное, не холодно.

На второе построение Тараскину попасть было не суждено, он зашел в сортир, выкурил под навесом сигарету без фильтра и, когда голова сладко закружилась, а по жилам разошлось табачное тепло, неторопливо потопал на плац. Дорогой его перехватил дежурный офицер и объявил, что с работ Тараскина сегодня снимают приказом Лысенко, заместителя начальника колонии по режиму, офицер приказал срочно бежать в административное здание, на второй этаж, в приемную. Сердце зэка екнуло и забилась радостно и трепетно, как собачий хвост. Придерживая рукой шапку, Тараскин бросился к административному корпусу, но не прямым направлением, а задами. На плацу для построения уже собрались все архаровцы, ни к чему, чтобы они видели, как Тараскин бегает к куму. Могут возникнуть вопросы и вообще, контакты с главным вертухаем, ясное дело, не особенно поощряются. Тараскин обогнул здание столовой, промчался два барака, несколько раз поскользнулся на скользкой грязи, едва не упал, но все-таки сумел удержаться на ногах.

Он зашел в административный корпус с черного входа, снял с головы серую шапку из искусственного меха, тщательно вытер обрезанные на полголенища сапоги о коврик, доложил прапору, дежурившему внизу, что его сняли с работ, потому что срочно вызывает кум.

– Иди, раз вызывает, – прапор зевнул. – Но сначала – лицом к стенке.

Тараскин выполнил приказание, запоздало вспомнив, что в кармане лежит хлеб и сахар, а приходить сюда с посторонними предметами в карманах нельзя, за такие вещи можно трое суток кандея получить. Прапор ощупал одежу, похлопал лапами по спине и бокам, молча вытащил из кармана и бросил в урну сахар, хлеб, а в наказание двинул Тараскина разок по шее. И отпустил с богом. Зэк поднялся по лестнице на второй этаж, прошел в конец длинного коридора, и постучал костяшками пальцев в дверь приемной. Когда услышал «заходи», рванул на себя ручку, сделал пару шагов вперед. В приемной кума дежурил другой прапор, совсем молодой парень из местных.

Вытянувшись в струнку, Тараскин доложил свое имя фамилию, лагерный номер, статью, по которой мотает срок.

– Жди здесь, – прапор вошел в кабинет Лысенко, через пару секунд выскочил обратно. – Заходи.

Юркнув в кабинет, Тараскин уже открыл рот, чтобы по новой сделать рапорт. Но кум махнул рукой, мол, не надо попусту драть горло, показал пальцем на стул. Из окна кабинета плац перед административным корпусом как на ладони. Зэки торопились, заканчивая построение, потому что через пару минут начинался развод. Тараскин присел на краешек стула, поджав ноги, стараясь не выдать волнения, сцепил ладони замком. Именно так, со скромным достоинством, должен, по мнению Тараскина, выглядеть зэк, прочно вставший на путь исправления.

Сейчас в этой тепло натопленной комнате в эти самые минуты решалась его судьба, да что там судьба, здесь решалось, жить ему дальше на белом свете и отбросить копыта уже на следующей неделе. Подохнуть тяжелой смертью. Изойти дерьмом от пера уркаганов или долго валяться на больничке, харкать и мочиться кровью, зная, что все эти мучения все равно приведут к могиле, к безымянной яме, на которой не будет значиться ни фамилии, ни имени человека, только его трехзначный номер.

Лысенко, невысокий мужчина средних лет с погонами майора, только что заварил в стакане ложку индийского чай. Он бросил в янтарную жидкость три кубика сахара и зазвенел ложечкой. Тараскин облизнулся.

– Получил я вчера вечером ответ из Москвы, – сказал кум. – Люди, чьи трупы ты якобы помогал закапывать в лесу, действительно считаются пропавшим без вести. На твое счастье.

Услышав эти слова, Тараскин готов был подскочить от радости, даже пуститься в присядку. Но, проявив самообладание, только шмыгнул носом и ниже склонил голову. Три недели назад, в конце сентября, на свою беду он после вечерней поверки сел играть в секу с кавказцем Дато, законным вором из своего барака, хотя ещё год назад, влетев на деньги, дал себе слово за карты не браться. Ставкой был стакан махорки. После отбоя игра продолжалась, дело шло с переменным успехом, махорка переходили из рук в руки.