Знак Вопроса 1998 № 02

Изъяв на данном этапе развития легенды мистический образ вздувающейся суши и сделав более естественным поведение птицы, мифографы все же не могли не сознавать, что ноша ее, с точки зрения птичьей физиологии и психологии, оставалась непосильной. Однако из сказанного не следует, что птицу-носильщика «Ноя» в мифе сразу же заменила бессловесная наводчица, каковой она описана в знаменитейших легендах Ближнего Востока. Ей предшествовал образ птицы, достаточно ленивой, чтобы не таскать в своих когтях «Ноя», но тем не менее активно, а не пассивно участвующей в его судьбе. Образчик такого поведения птицы дает миф о потопе индейцев оджибве, в нем сообщалось, что герой Ненебоджо однажды решил убить водяных духов, он подкрался к ним и ударил палицей и «вдруг видит: вода в озере поднимается. Он пустился бежать, но волны преследовали его. Зеленый дятел, попавшийся на встречу, показал ему дорогу к горе, где росла большая сосна. Ненебоджо взобрался на дерево и стал делать плот. Когда плот был готов, то вода дошла Ненебоджо до шеи. Тогда он взял с собой на плот по паре животных от всех пород, какие тогда существовали, и поплыл с ними».

Думаю, только пройдя эту, запечатленную в мифе оджибве стадию активного помощника «Ноя», богоптица из второго дня «шестоднева» стала, наконец, тем бессознательным наводчиком, каким она предстает в якобы древнейших ближневосточных вариантах. Как, например, в вавилонской версии, где говорилось, что выпущенные из ковчега птицы просто измазали себе лапки глиной, и это послужило ясной приметой конца потопа.

Заключая на этом раздел, посвященный исследованию места элементов второго дня «шестоднева» в системе потопных мифов, необходимо констатировать одно: «шестоднев», картиной первичных вод из первого дня сделав потоп всемирным, казалось, обрек человечество на полное уничтожение, но он же с помощью образов второго дня творения спас его, дав помощника — богоптицу и убежище — «арарат». Более того, будущее покажет, что ВСЕ бесчисленные помощники и убежища «Ноя», какие бы облики и формы они не принимали, все они берут свое начало в элементах второго дня «шестоднева»: богоптицы и добытой ею со дна первичных вод «пены, яко ил».

День третий. Начать рассказ о месте третьего дня «шестоднева» в «потопной» мифологии следует с того, что характернейшей чертой его является мучительность вживления этого отдела космогонии в ткань «потопной» легенды. Ни в каком другом случае белые нитки, скрепляющие предание о потопе с космогонией, не лезут в глаза столь явственно как в этом. Дело в том, что в третий день согласно «шестодневу» были сотворены светила: солнце, луна, звезды. И как бы ни сопротивлялась душа мифографа дикой мысли об отсутствии до потопа солнца и луны (но при наличии людей), будучи до конца последователен в своей привычке пересказа «потопного» мифа в образах и красках космогонической концепции, он не имел права умолчать о том, что до потопа светил на небе не было.

И слова эти были произнесены. Насилуя мифотворчеством свой здравый смысл, древние перуанцы утверждали, что впервые люди увидели солнце после потопа с вершины острова Тити-кака; индейцы киче говорили, что впервые солнце появилось после того, как их спасшиеся от потопа предки взобрались на гору Хакавиц; индейцы ябарана верили, что солнце вылетело из одной таинственной корзинки одновременно с излившимися из нее потопными водами. Все эти примеры можно было бы посчитать плодом особенного латиноамериканского творчества, но тоже самое утверждали живущие на Малаккском полуострове представители племени бенуа-джакан. Они рассказывали, что, когда пара их предков, спасшаяся от потопа, прогрызла борт ковчега и вышла на сушу, «все было покрыто мраком; не было ни утра, ни вечера, потому что солнце не было сотворено».

Существовали версии мифа, в которых говорилось, что до потопа отсутствовала и луна. Например, живущие в Боливии чиб-ча-му иски рассказывали эту легенду так: «В далекие времена, еще до того, как луна стала сопутствовать земле, люди, населявшие плоскогорье Боготы, жили как настоящие дикари: они ходили голыми, не умели обрабатывать землю и не было у них не законов, ни обрядов.

И появился среди них некий старец. Говорят, он пришел из долин, что лежат к востоку от Кордильер, из Чингасы, и, как видно, принадлежал совсем к другому племени, потому что у него росла длинная густая борода. У него было три имени: Бочика, Немкетеба и Зухе. Старец научил жителей Боготы носить одежды, строить хижины, заниматься земледелием и жить общинами.

С собой он привез жену, и у нее тоже было три имени: Чиа, Юбекайгуайа и Хувтака. Но только прекрасная Чиа была очень злой женщиной — всегда и во всем шла она наперекор своему мужу, а тот желал людям только добра. Чиа заколдовала реку Фунсу, и она вышла из берегов, затопив всю долину Боготы. Много жителей погибло во время этого наводнения. Лишь кое-кому удалось спастись; они вскарабкались на вершины окрестных гор.