Знакомое лицо. Повести, рассказы

— Поздравляю вас, Варвара Маркиановна. И вас, Нил Карпович,— раскланивались знакомые и соседи.— Боже, какое, наверно, счастье иметь сына-священника! И ведь это, надо попять, не простой священник, если он обучался в духовной академии. И не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге. Его и государь там может заметить при отличных успехах. Да мало ли...

И дедушка, и бабушка, и отец с матерью были действительно счастливы и горды. Но вскоре вслед за письмом прибыл из столицы Николай и объявил, что учиться на священника не хочет, тем более что ему стало теперь известно, будто бы и бога нет. Во всяком случае, между учеными естествоиспытателями идут такие рассуждения, что бога, каким его изображает религия, не существует вовсе.

— Переучился,— махнула рукой на внука бабушка Матрена Ивановна.— Да как же это может быть, ты подумай, Николаша? Как же это может быть, чтобы бога не было? Откуда же тогда земля и воды, зверье и рыбы? И мы сами, ты подумай, откуда, если бога нет, как ты говоришь?

— Это я и раньше слышал,— сказал дедушка, нервно покусывая бороду.— С турецкой войны лет этак сколько-то тому назад возвернулся вот этак же, но без руки наш деревенский плотник Сенька Курсин. Так вот он тоже куражился не хуже ваших ученых, что, мол, и бога нет и даже будто бы никогда и не было. И царя, мол, вроде того, что не за что почитать. Ну что ж, отвезли этого Сеньку, теплого дурака-горлопана, в Сибирь. А ты-то уж, Николушка, подумай...

— А я и сам хочу туда поехать,— засмеялся внук.

— Куда это опять?

— В Сибирь.

— Батюшки, глупость какая! Да зачем же это тебе понадобилось, в Сибирь?

— Учиться. В Томском университете. Есть, к сожалению, только три университета, куда принимают семинаристов,— в Юрьеве, в Варшаве и в Томске. Еду в Томск. Уже отправил туда документы. Прямо из Петербурга. Хочу изучать живую природу, естествознание.

Отец хмуро, немигающе смотрел на сына:

— И ты что же, предполагаешь, Николай, что тебя будет кормить это, как ты выражаешься, есте-ство-знанне?

После длительного запоя отец обыкновенно бывал в угнетенном состоянии. Раздражительность и хмурость его вдруг сменялись высокомерием и ложно-театральной многозначительностью.

— Да неужели ты не понимаешь, будущий босяк, что этим внезапным необдуманным поступком своим ты лишаешь надежды не только отца, не только мать, но и вот этого престарелого деда твоего, так сказать, предка] Это же гибель надежды для него. Вдумайся...

— Н-да,— вздохнул дедушка.— Это правда, что так. Хотелось мне очень даже, чтобы это самое, чтобы хоть отпел меня вроде свой поп. Ну-к, что ж, не получилось. Тебе жить, Николаша, тебе и думать об себе. А попа, если надо будет, всегда найдем. За попом дело в случае чего не остановится. Главное, чтобы выбрал ты себе дорогу по душе. Слава богу, у нас уже не крепостное право...

Дедушка считал теперь своим долгом получше приодеть любимого внука перед дальней дорогой. Заметно все обрем-халось на внуке: и кургузая курточка и штаны.

Дедушка повел его на базар, в мануфактурные ряды, в павильоны готового платья, где пензенские купцы каждый год и в год по нескольку раз объявляли широкую распродажу уцененных товаров.

По дешевке, прямо-таки сказочной, как показалось дедушке, удалось приобрести пиджак, брюки, жилет и еще одни очень модные брюки — в полоску. Непонятно даже было, почему такую модную вещь пустили в удешевленную распродажу.

Потом дедушка увидел на распялке черную, отделанную шелком по воротнику крылатку — этакий нарядный плащ-накидку без рукавов с затейливой застежкой на груди в виде двух бронзовых львиных голов, соединенных бронзовой же цепочкой.

— Примерь, Николаша. Не стесняйся. Ежли подойдет, никаких денег за такую накидку не жалко.

— Да зачем? Я не хочу. Смешно...

— Примерь! — распалился дедушка.

И только чтобы не обижать его, внук обрядился во все это великолепие и даже согласился надеть зеленую, сильно уцененную шляпу.

— Грахв! — восхитился дедушка, оглядев его.— Просто чистый грахв! Позвольте вроде того что поцеловать ручку.

— Лучше бы говорить граф,— деликатно заметил внук.

— А почему?

— Ну граф — это, как бы сказать,— граф...

— Молод ты еще меня учить, Николаша,— чуть посуровел дедушка. И передразнил: —«Граф». Граф —это, Николаша, птица, а грахв — это грахв, вроде князь, ваше сиятельство.

Оба, счастливые, вернулись домой на Пески. Дедушка, казалось, уже смирился с тем, что внук уезжает.

А отец, Нил Карпович, по-прежнему сердито смотрел на сына.

— Ничего, ничего, пусть съездит, посмотрит, какая она, Сибирь,— улыбался дедушка.— Был бы я молодой, я, может, тоже съездил бы. Немножко нехорошо, что это все вроде того что неожиданно...

— А я совершенно оскорблен этой неожиданностью,— говорил отец.— И вот, не могу я дать тебе, Николай, моего родительского благословения на такие странные твои дела. И денег на разные там разъезды у меня, ты хорошо знаешь, нет. И не предвидится.