Знакомьтесь: МУР

«У нас зарегистрировано 7 000 000 беспризорных (а сколько не зарегистрировано!), а в детские дома, самое большое, помещено 800 тыс. Куда девать остальных!»

Эти и другие общие для всей страны объективные причины преступности в Москве проявлялись в особо обостренной форме. Ибо в силу своего положения столица «притягивала» не только безработных, беспризорных, голодных и обездоленных, рассчитывающих найти здесь средства к существованию, но и разного рода аферистов, искателей легкой жизни.

Заметным ростом преступности в Москве отмечены годы нэпа. Характерный для этого периода разгул частнособственнической, мелкобуржуазной стихии с ее психологией обогащения любыми средствами сопровождался постоянным увеличением всякого рода правонарушений. Появилась весьма многочисленная категория преступников особого рода — нэпманов со специфическими для них всевозможными мошенничествами, кражами, хищениями, разного рода хозяйственными и валютными махинациями. С другой стороны, сами они становились «заманчивым» объектом для воров, грабителей, вымогателей, других преступников.

Вместе с оживлением частной торговли и делового предпринимательства, различных промыслов и услуг в городе, как грибы после теплого дождичка, стали появляться во множественном числе питейные и увеселительные заведения, игорные казино и курильни опиума. Полулегально существовали «салоны для мужчин», такие как заведения «Мадам Люсьен» на Рождественском бульваре или «Генеральши» в Благовещенском переулке, рядом с широко известной художественной фотографией Напельбаума, рекламный щит которой представлял и «девочек» соседнего салона.

В такой обстановке, естественно, ни о каком сокращении преступности и речи быть не могло. Да и внутри самого преступного мира происходили определенные качественные изменения, оказывавшие негативное воздействие на структуру и динамику правонарушений в те нелегкие 20-е годы.

После Октябрьской социалистической революции преступный мир России пополняется главным образом за счет бывших белогвардейцев, контрреволюционных недобитков, анархистов, другого мелкобуржуазного отребья. Вначале «новые» не имели еще достаточных преступных навыков, четкой организации и крепких связей между собой, постоянных мест сбыта награбленного и похищенного. Короче, выглядели дилетантами, людьми весьма беспомощными в преступном ремесле. Профессиональные преступники с дореволюционным уголовным прошлым этих «неумех» окрестили жиганами — так в прежние времена именовали тюремный пролетариат, базарных босяков и проигравшихся в карты неплатежеспособных должников.

Однако дилетанты-жиганы имели одно существенное преимущество перед малограмотными, с низким интеллектуальным уровнем профессионалами старого преступного клана. Выходцы из буржуазной и мелкобуржуазной среды, жиганы имели более высокое общее развитие. Где хитростью, где силой, они сумели подмять под себя «старых» и скоро оказались во главе большинства преступных банд и шаек, стали задавать тон в преступных сообществах на свободе и в местах заключения.

Быстро усвоив обычаи и правила преступного мира, жиганы «обогатили» старые традиции новыми идеями, близкими к их политическим убеждениям. Главный лозунг сводился к тому, что своей преступной деятельностью они выражают несогласие и протест власти совдепов. Поэтому жиганов называли еще «идейными».

В таком же духе «идейные» воспитывали и своих подчиненных — шпану. Вдалбливали им, что те не могут и не должны работать, занимать государственные либо общественные должности, служить в армии, а жить могут только за счет преступлений. Отклонение от этих правил каралось смертью.

Кнутом и пряником «идейные» насаждали свои законы, вовлекали в шайки новых членов, особенно из многочисленной армии беспризорников.

Однако на смену жиганам скоро пришли другие лидеры. В непримиримой борьбе за лидерство в преступном мире верх взяли урки — крупные дерзкие воры, наладившие крепкие связи между собой и с другими противниками «тянуть политику в блатной фарт», то есть вносить политические убеждения в преступную идеологию. Поддержанные шпаной, нещадно эксплуатируемой жиганами, и большинством воровского сообщества урки быстро расправились с «идейными», которые не имели прочной связи между собой и действовали, как правило, обособленно друг от друга. Но и сами урки в середине 30-х годов растворились в массе более мелких воров, расхитителей социалистической собственности.