Знамение змиево

В ночь со среды на четверг Воята спал обрывочно и беспокойно. Ему снился змий – бесстыдно вторгался в его сны, хвалился своей властью. «Старый негодяй! Косматый безумец!» – звучало в ушах.

Днём Вояту позвали в поповскую избу. Там уже сидели Арсентий-староста, Трофим-тиун и Овсей с Саввой – сумежский совет старейшин. Бабка Ираида всполошилась и стала вопрошать Арсентия, что ей делать с поповым скотом и прочим добром, оставшимся у неё на руках; она больше не хотела за всем этим следить, не зная, вернётся ли когда-нибудь хозяин. И особенно если вернётся прямо со дна реки, что бабы сумежские считали вполне вероятным. Вояту позвали на этот совет как самого близкого, кроме Ираиды, к попу человека. Воята, уже наловчившись во вранье, с недрогнувшим лицом ещё раз всех заверил, что и мысли не имеет, куда батюшка мог сгинуть, оставив в роще всю одежду, нательный крест и лошадь. Он-де его в последний раз видел, когда тот у всех на глазах уезжал в Ящерово, и в этом предлагал присягнуть; собственно говоря, батюшку отца Касьяна он и правда более не видел. Видел он лишь волка, пытавшегося его пожрать, а то, что в последние мгновения перед смертью тот волк обрёл некое сходство с Касьяном, так ведь со страху и не то ещё могло померещиться.

Насчёт Касьянова имущества порешили, когда вспомнили, что у того остались жена и дочь. Все знали, что батюшка то и дело слал Еленке в Песты что-то из припасов от своей доли-десятины, а значит, не исключил её из своих наследников. К тому же других и не имелось. Сговорились предложить Еленке с дочерью переселиться в Сумежье на попов двор, ходить здесь за его коровой, лошадью, свиньёй и курами, следить за домом, чтобы не обветшал, пока не появится новый поп – до того ведь и несколько лет могло пройти.

Труднее обстояло дело с самим Воятой. Он кормился тоже в счёт десятины, но если больше нет попа, нет церковного пения, парамонарю нет службы, с чего его кормить? Старики уже рассудили, что парамонаря надобно отослать назад в Новгород, поведать Нежате Нездиничу и владыке Мартирию о здешней потере и попросить нового попа. Если назначат – парамонарь с ним и вернётся, если нет – пусть в Новгороде сидит.

Воята не противился: без отца Касьяна ему и правда стало нечем в Сумежье жить и нечего делать. И он очень хотел облегчить свою совесть, которую никак не удавалось убедить, что он убил всего лишь волка, чудовище, и в том нет греха. А владыке стоит узнать, почему столько иереев Великославльской волости нашли безвременный страшный конец, и самому рассудить, как быть дальше.

Но к чему придут все эти превратности, Воята пока не знал. Всё должны были решить два следующих дня, решить навсегда. Если Ульяния великая и Девятуха малая не умолят Бога простить Великославль и не вырвут его из лап змия… Город утратит надежду навсегда, и все труды окажутся напрасны.

Уходя из поповой избы, Воята взял в божнице ключ от церкви и забрал от Власия Псалтирь и Евангелие. Не хотел, как объяснил старикам, чтобы Божественные книги, наследство самого Панфирия, лежали в запертой церкви без присмотра невесть сколько времени, мышам на поживу. Кроме этой причины была и другая: Воята смутно чувствовал, что эти книги ему нужны, и особенно – Псалтирь. «Кто все три книги в одних руках соберёт, тот власть над змием Смоком получит», – говорила ему Еленка, хотя не могла ответить, откуда у неё эти знания. Может, так полагал её отец. Но и Касьян когда-то сказал Вояте, что в Псалтири заключена власть над змием. Он мог солгать, бес в рясе. А мог случайно сказать правду. Или понадеялся, что эта правда напугает парамонаря и отвратит от мысли о тайнах Великославльской волости. Чего и достиг: если бы не случайная встреча с Еленкой в конце зимы, Воята мог бы никогда больше не обратиться к этим тайнам, пока однажды сумежский обертун не выбрал бы случай покончить с новгородцем, которого считал владычным соглядатаем. Мурашки бежали по спине и жилы холодели, когда Воята думал, по какому тонкому льду ходил всю зиму и весну – с тех пор как одолел упырей в Лихом логу и показал главному врагу свою силу.

Придя в Параскевину избу с Псалтирью, Воята положил её на стол и раскрыл. Ещё раз внимательно прочёл Панфириево писание, которое знал наизусть: «И пребысть аз в пещерах тридцать лет, молясь к Богу крепко день и нощь. И услышана бе молитва моя…» Вгляделся в каждую букву, в каждый знак. Вроде бы ничего не упустил. Ещё раз сопоставил с другими надписями. Кое-чего и сейчас не хватало. Само ли соединение двух пятниц, великой и малой, вызовет звезду над озером, вслед за которой явится золотая цепь? Или эту звезду тоже как-то надо вызвать?

– Марьица! – окликнул он.

– Я тута.

– Откуда эта звезда над озером возьмётся? Ты говоришь, у всего на свете свои ангелы есть – у неё, стало быть, тоже?

– Стало быть, да, – с некоторым сомнением ответила Марьица.

– Пошла бы ты и спросила у других ангелов – есть ли среди них такой, кто над этой звездой властвует? И если есть – приведёт ли он её, когда… по молитве… ну, как Панфирий молился?