Знамение змиево

И вздрогнул. В противоположном углу от него появился некто… Было подумал – ещё один кафтан, только белый, но нет… Моргнул, и в глазах прояснилось. Некто выступил из мрака и стал виден совершенно отчётливо.

Не то чтобы Воята ожидал здесь чего-то или кого-то определённого. Появись тут старенький старичок или баба вроде Параскевы – он удивился бы меньше. Но в углу стояла девка – мало подходящий хозяин для такого дома. Крупные черты лица, густые тёмные брови. Волосы зачёсаны назад и заплетены в толстую косу, лежавшую на груди. Строгий пристальный взгляд был устремлён прямо на Вояту.

Сказать, что он оторопел – ничего не сказать. Никакого зверя или упыря не испугался бы так, как этой девки – на вид вовсе не страшной, а даже по-своему красивой, хоть и неприветливой. Под её строгим взглядом Воята вздрогнул – или это пол содрогнулся под ногами. Всё вокруг поплыло. Будто хватаясь за куст над потоком, Воята безотчётно поднял руку и перекрестился.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, огради мя святыми твоими ангелы!» – мысленно воззвал Воята, не в силах шевельнуть языком или выдавить из горла хоть один звук.

И вдруг… на него обрушился холод и мрак. Тепло дома, свет огня, красота утвари, запахи еды – всё исчезло, растаяло. Зажмурившись, Воята сжался, но тут же испугался, что ничего не видит, и заставил себя поднять голову. Открыл глаза.

Вокруг было совершенно тихо и темно, впереди наверху виднелся тонкий свет луны за облаком. Кожи коснулся холод зимней ночи. Рядом зафыркала лошадь, зазвенела упряжь.

Воята стоял на поляне, во мраке смутно угадывался лес, луна слегка освещала сани и кобылу. Как во сне, Воята подошёл к Соловейке, взялся за узду, погладил по морде. Кобыла была тёплая, живая, дышала влажным теплом. Запах конского пота окончательно помог Воята опомниться, хотя не оставляло ощущение, что земля маленько подрагивает под ногами.

Привидится же такое! Он ещё раз огляделся – ни избы, ни ещё каких признаков человеческого присутствия. Следы ног, копыт и полозьев, сколько он мог разглядеть на снегу при луне, заканчивались там, где он стоял. А вокруг – нетронутое тонкое полотно снега, будто от сотворения мира ничья нога здесь не ступала.

Постепенно до него доходило: наваждение бесовское едва не одолело!

– Николай, Угодник Божий! – Воята перекрестился чуть дрожащей рукой. – Свет-государь Никола Многомилостивый! Ты в поле, ты в доме, в пути и на дороге, на земли и на небеси: заступи и сохрани от всякого зла меня, раба Божия Гавриила! Как спускается с небес Николай – скорый помощник, емлет золотой лук, берет три стрелы золотые, стреляет Николай и сберегает меня, раба Гавриила, от колдуна и от колдуньи, от порчельника и от порчельницы, от бабы распоясы, от девки простоволоски…

Он замолчал: привычные слова материной молитвы напомнили ему о девке в избе. Он снова оглянулся на то место, будто она могла стоять там, на гладком снегу без единого следа, когда изба исчезла.

– Что это было? – вдумчиво спросил Воята у лошади. – Здесь была изба… А в ней стол и…

Он хотел сказать «и девка», но почему-то не решился упомянуть о ней вслух. Он видел её ясно, пусть и лишь один краткий миг, однако строгое лицо, тёмные брови, внушительная коса так и стояли перед глазами.

– Бог по пути! – вдруг долетело из мрака, и Воята вздрогнул.

– Кто там?

– Я-то – Миколка-бортник, – ответил ему бодрый, немолодой мужской голос. – А ты кто?

Говоривший подошёл ближе. При свете месяца Воята разглядел мужичка среднего роста, с длинной седой бородой.

– Я-то… А ну, перекрестись! – настороженно велел он.

Мужичок перекрестился, засмеялся:

– Ты чего такой пуганый? Повстречал уже кого?

– Будешь тут пуганым! Ты, что ли, бортник? Чего ночью бродишь?

– Так водится у нас: по полю ходил – росу росил, по меже ходил – жито родил, по бору ходил – пчёлок садил. Тебя-то куда посадить?

– Меня из монастыря к тебе ночевать послали.

– Ну, послали, так идём скорее. Холодно, да и ночь давно… Ты, гляжу, на санях – подвезёшь?

Усадив Миколку в сани и разворачивая лошадь, Воята ещё раз оглянулся на поляну, где только что стояла изба. Под луной серебряно блестел нетронутый снег, и почему-то в душе проклюнулось сожаление, что той избы и тёмнобровой девки на самом деле-то нет на свете…

* * *

В избушке Миколки, украшенной конским черепом на коньке крыши, угощение ждало не столь роскошное: пшённая каша, щи да ячневый квас, однако всё было настоящим: Воята украдкой перекрестил стол, но еда и простая посуда никуда не исчезли. В углу виднелись две «боженьки», тоже резные из дерева. Перекрестившись на них, Воята вдруг сообразил: когда он осматривал ту призрачную избу, в ней, при всей роскоши убранства, никаких икон не приметил.

– Это ты на лешачью избу наскочил, – пояснил Миколка, когда Воята рассказал о своём приключении. – Бродячая такая изба: покажется где хочет, а потом опять пропадёт. Но только если живой человек хоть крошку хлеба там возьмёт – назад уж не выйдет.

– Куда же он денется?

– С избой вместе сгинет, а куда – неведомо.

– А кто в ней живёт? – с тайным волнением спросил Воята.