Знамя над рейхстагом

Контратаки немцев, поддержанные танками и самоходками, следовали одна за другой. Мы перешли к обороне. Дело складывалось скверно. Командир корпуса не мог оказать нам помощи танками, а своих не хватало. Негусто было и с боеприпасами, снаряды приходилось расходовать очень экономно. И некоторые батальоны, действовавшие после почти непрерывных двухмесячных боев в половинном составе, отошли. Противник вклинился в наши боевые порядки.

В памяти хорошо сохранился день 27 августа. Находясь у Зинченко на наблюдательном пункте, стиснутом неприятелем с трех сторон, я мучительно раздумывал: что сейчас вернее — атака или планомерный отход для выравнивания линии фронта? Неожиданно кто-то схватил меня за руку выше локтя. Я обернулся. Сзади стоял взволнованный радист — Алексей Федорович Ткаченко, который свободно владел немецким.

— Товарищ полковник, — возбужденно заговорил он, — я сейчас перехватил радиограмму. Доклад вышестоящему командованию: «Боеприпасы на исходе, резервы иссякли. Русские не отходят, а сами переходят на отдельных участках в контратаки. Несу большие потери». Подпись я не разобрал.

— Что, так и передано открытым текстом?

— Так точно, открытым.

Ответ на занимавший меня вопрос подсказывал сам противник. Выходило, что немецкий командир решал те же, что и я, проблемы. Но у меня теперь было ценное преимущество: я знал и его возможности, и его взгляд на обстановку, а он ничего этого не знал обо мне. Чаша весов склонялась в пользу решительных действий.

Я распорядился, чтобы вся артиллерия дивизии произвела короткий налет по батареям противника, по местам, где он глубже всего вклинился в наши боевые порядки. После этого был дан приказ начать атаку всеми силами и по всему фронту.

Удар получился на редкость согласованным, дружным. К следующему дню противник полностью оставил занимаемый рубеж.

Наступила короткая передышка.

Прибалтийские рубежи

На подступах к Риге

Ранняя осень в Прибалтике — прекрасная пора. Сады и огороды радуют глаз щедрыми дарами. Бабье лето улыбается тихими, погожими деньками солнечными, но не жаркими. Бывает, набежит влажный ветер с моря, затянет небо тучами, мелкий дождик затушует горизонт, а на следующее утро, глядишь, солнце светит снова с прежним усердием. И плывут домой, на восток, белоснежные облака-паруса…

В один из таких приятных теплых дней мы с Курбатовым ехали принимать молодое пополнение. Кони не спеша трусили по мягкой лесной дороге. Впереди показалась поляна с высокими ометами соломы. Там, завидев нас, офицеры принялись строить новобранцев.

Спешившись, я обошел шеренги, поздоровался с бойцами. Потом приказал распустить их. Пополнение было немалое — тысячи полторы человек. Когда строй рассыпался, я пошел между солдатами. Этих людей, еще не составлявших единого коллектива, стягивал в небольшие кучки магнит землячества или путевого знакомства, возникшего в одной теплушке.

— А вы, случаем, не воронежские? — подошел я к самой большой, человек в триста, и, видно, самой дружной группе.

— Нешто похожи? — отозвался веснушчатый паренек. — Или здесь, товарищ полковник, воронежским почет особый?

— Конечно, особый. Если воронежские, — значит, земляки. А как земляков не уважить?

— Тогда воронежские! — озорно крикнул веснушчатый.

— Да не бреши ты, балаболка, — оборвал его солдат с черными, сросшимися бровями. — Казаки мы, товарищ полковник. Кубанские. Вот как.

— Казаки? — удивился я. — Что-то вы ростом не вышли.

— А воронежские дюже вышли? — засмеялись солдаты. — По вас, товарищ полковник, что-то не видать. А мы свое еще возьмем, мы еще расти не перестали!

— Ну, теперь вижу, что казаки. За словом в карман не лезете. Если еще и воевать так же будете, тогда порядок.

— Товарищ полковник, просьба у нас. Вместе мы воевать хотим, чтобы, значит, не разлучаться. Из соседних мы станиц…

Я внимательно посмотрел на этих невысоких, но сильных и юрких ребят. В один батальон их, понятно, не сведешь — не будет он устойчив без костяка из бывалых фронтовиков. Но и просьба эта не была пустой. Здесь чувствовался коллектив, в котором взаимное влияние людей, вышедших из среды, где военное дело почиталось традиционным, могло принести добрые плоды.

— Вот что, товарищи бойцы, — ответил я им уже серьезно. — Полностью вашей просьбы я удовлетворить не могу. Это было бы не в интересах дела. Но распылять мы вас не будем. Все вы будете распределены между тремя ротами автоматчиков. Роты эти будут полкового подчинения. В каждом полку по одной. Ясно?

— Так точно, ясно! Спасибо, товарищ полковник! Такие роты своеобразный полковой резерв — были детищем современной тактики, непрерывно совершенствовавшейся в ходе войны. Они прошли проверку жизнью, накопился опыт их использования. В решающий момент боя, когда на каком-либо участке возникала особо острая ситуация, командир полка бросал туда автоматчиков. Это часто создавало крутой перелом в ходе боя.