Знание-сила, 1999 № 09-10 (867,868)

Такая замкнутая парная конструкция – а по подобной модели конструируются взаимоотношения в парах «народ» и «власть», «интеллигенция» и «народ», «подлинные интеллигенты» и «образованщина» – как бы обосновывает сама себя. А потому несет в себе характеристики предопределенности, неотвратимой собственной «логики». Она недоступна рационализации, в принципе непроверяема и в этом смысле герметична. В нее можно быть только включенным (и тогда ты будешь причислен, признан, почувствуешь себя «своим») или не допущенным (и тогда ты – «чужак»). Всегдашняя проверка на «своих/чужих» – одна из прагматических функций мифа. Так же как «закрытость» – характерная черта любых мифологических построений. Миф по самой своей функции – отделять чужих и сплачивать своих – как бы обращает и замыкает «внутрь». Он в принципе не содержит высоко обобщенных, предельно идеализированных символов и значений, ориентирующих на универсальные ценности.

Вся подобная конструкция непроницаемого и самодостаточного целого – это особый механизм организации отечественной культуры, ее, так сказать, «понижающий трансформатор», задача которого- сводить многообразие и выбор к минимуму, устранять даже призрак сложности из любых социальных (экономических, политических) взаимоотношений. Борьба за подобное упрощение – устойчивая традиция образованного сословия в старой и новой России, говорящая о его глубокой фрустрированности, неуверенности в своих силах и своем времени, застарелом комплексе собственной неуместности и неполноценности. Не случайно наиболее популярные характеристики, заложенные в позитивный автостереотип русского (советского) человека, – это, по данным ВЦИОМ, именно «простота» и «открытость». В таком виде и сочетании они заданы, конечно, структурой и содержанием базового мифа.

Разумеется, в сколько-нибудь систематическом виде весь этот мифологический комплекс встречается лишь у русских националистических идеологов конца прошлого века – той эпохи, когда в России собственно и завершается оформление национальной идеологии. Мы теперь обнаруживаем в наших опросах лишь те или иные следы, осколки этой мифологии в массовом сознании, в риторике каких-то политических группировок (а они в наших условиях лишь заимствуют и выносят наверх массовые настроения, стереотипы реакций). Она воспроизводится в практике школьного преподавания, прежде всего русской истории и литературы, а также в деятельности средств массовой информации (особенно – наиболее массового канала, телевидения), в идеологических выступлениях ведущих политиков и фигур бюрократии среднего звена (многих губернаторов, например).

Впрочем, в последние годы она все чаще проникает уже и в труды по этнографии, этнопсихологии, в монографии историков, книги по идеологии русской словесности, по культурологии. Характерно, что те или иные компоненты этого мифологического комплекса использует сегодня как официальная власть, гак и ее оппоненты от левого центра до коммунистов- анпиловцев и национал-большевиков. При дефиците национальных и других иттегративных символов в современном российском обществе данный мифологический набор остается доминантным. К его ресурсам обращаются как люди старшего поколения (поскольку они по большей части не знают ничего другого), так и те социальные слои и структуры, которые десятилетиями связывали и сейчас связывают свое существование с сохранением централизованного государства советского типа, кто заинтересован в прежних возможностях влиять на власть. Речь идет прежде всего об интеллигенции государственного аппарата образования, институтов воспроизводства апробированных образцов культуры по образцу старого минкульта, Госкино или Госкомиздата, отчасти – уже о новом, полу государственном, получастном культурном истеблишменте.

Вместе с тем, по данным наших опросов, этот комплекс в 1990-е годы распадается, теряет свою обязательность и нормативную силу. И прежде всего, его действие ослабевает среди более молодых и образованных россиян в крупных городах, в более активных группах, добившихся жизненного успеха, в целом позитивно воспринимающих настоящее и будущее, более позитивно оценивающих и самих себя. Одновременно в этих группах более критично воспринимается стремление России в прошлом силой навязывать другим народам свое представление об истине, со стыдом вспоминается опыт государственного террора и ГУЛАГа. Эта критичность распространяется и на многие черты русского «национального характера» – привычку к зависимости и работе из-под палки, лень и лукавство, прожектерство и склонность к пьянству.