Знание-сила, 1999 № 09-10 (867,868)

Двойственность в понимании «Запада» крайне важна, поскольку «русский путь» в любом случае отсчитывается от этого мифологического начала координат. Воображаемый Запад придает смысл заложенному в миф «псевдоразвитию», как будто указывая направление движения («технологический прогресс», «цивилизованный быт», «потребительское благополучие»). Вместе с тем он парализует возможность собственно политического достижения подобных целей. Ведь все перечисленные преимущества европейских обществ воспринимаются как нечто «готовое». Характерна ходовая в России конца 1980-начала 1990-х годов утопическая формула «нормального общества», «нормальной экономики». Определяющие результативность этой экономики базовые системы и институты – демократия, рынок и социально-символический смысл денег, право и суд, культурные и религиозные ценности в их трудной истории – не берутся в расчет.

Для русского мифа путь, вообще способность меняться, открытое будущее – это, по обиходной формуле, «судьба России» (в мифологическом комплексе она – как бы сфера чистых потенций, отсюда – вся символика ее вечной молодости, нескончаемой дороги, неисчерпаемых ресурсов, будь то природных, будь то людских. Запад же воспринимается как уже реализовавшийся, статичный и в этом смысле относящийся едва ли не к прошлому (он в описываемой мифологии – что- то вроде начала координат). Но поскольку заимствовать западную технологию и благополучие само по себе никак не получается и попросту невозможно, то их, в свою очередь, наделяют негативными значениями соблазна, антинациональных начал, гибельных для «русского духа», чуждых России. Соответственно, образ Запада приобретает черты демонического соблазнителя, а его представители выступают «агентами» мирового заговора против России, геноцида русских и т.п. В более мягком варианте – по известной басенной формуле «зелен виноград» – достижения Запада переоцениваются как несущественные, ненужные и мелкие в сравнении с тем главным и заветным, чем, как подчеркивается, всегда владела Россия («духовность», «соборность», «русский характер»). Далее следует очередное «разочарование в Западе», подростковая обида на него, на его недостаточное внимание, уважение, помощь и т.п. – вся классическая симптоматика эмоциональной зависимости, безуспешного стремления от нее освободиться и неизбежно связанного с этим обстоятельством рессантимента. И вот уже три четверти наших опрошенных, по их заявлениям, не доверяют западным предпринимателям, 60 процентов (среди людей с высшим образованием – 65 процентов) уверены, что Запал его экономические и финансовые организации хотят не помочь России, а ее поработить.

Наконец, именно действия Запада в их мифологическом преломлении оправдывают существование всех политических, военных, идеологических институтов по поддержанию «границ» российской державы, обеспечению ее безопасности. Так, в частности, возникает характерная апелляция к промежуточному положению страны между Западом и Востоком. С одной стороны, Россия – не Запад (поскольку несет в себе значения Востока), с другой – именно она защитила Европу от татаро-монгольского нашествия. Надо сказать, образ Востока в подобной геополитической мифологии- точно такая же двойственная структура, как Запад: Восток, Азия (прежде всего Китай, в какой-то мере Япония) предстают то враждебными России, поскольку она – часть Европы, «великая страна», входит в «большую восьмерку»; то, напротив, выступают воображаемым союзником России в ее экономическом, политическом, цивилизационном противостоянии Западу- прежде всего США. В любом случае, отмеченной позицией остается именно Запад. Образ Востока вторичен: он – производное от сегодняшних российских оценок Запада.

В этой своей двойственности современный миф (и русский миф, в частности) выступает механизмом консервации культуры и общества. Парные образы себя и «другого» моделируют простые, замкнуто-иерархические и неравноправные взаимоотношения, характерные для традиционного, статусно-сословного или «закрытого» общества. А ценностный барьер, делящий мир на «наш» и «их», позволяет переключать оценки и смысл действий участников мифологического сюжета по собственному усмотрению, при всех смысловых перипетиях сохраняя доминирующую позицию за собой. «Другой» здесь – не более чем превращенная фигура собственной несамостоятельности и несостоятельности. Мифологический образ врага, угрозы и т.п. вытесняет, замещает задачи рационального взаимодействия с другими в общем, реальном, немифологизированном времени нынешнего дня, практического действия.