Знание-сила, 2000 № 08 (878)

30-е годы – время утопического прагматизма. Прагматизм утопистов-победителей, собственно, не вытесняет утопию: он срастается с ней, использует ее потенциал для роста и самоутверждения. Как раковая опухоль, прагматизм, прорастая утопию насквозь, губит вначале ее, а затем и самого себя. Когда утопические импульсы иссякают совсем, голый прагматизм оказывается неубедителен.

Новый культурный авангард – политика

Из рук искусства уходит роль авангардной культурной области: эту роль все более властно забирает себе политика – «искусство возможного». А она не хуже своего предшественника в этой роли, искусства, стремилась к тотальности и не терпела соперников. Искусство и политика этого времени отчаянно борются за власть над массами; и искусство, если и выходит победителем, то лишь тогда, когда принимает политические условия игры и ставит перед собой задачи, поддающиеся политической формулировке. Так идеал «ангажированности» искусства, вовлеченности его в активное социальное действие, провозглашенный Сартром после войны, снискал Сартру столько горячих поклонников, сколько не удавалось ни его романам, ни его пьесам. Уже в 1935-м, когда оба режима стали реальностью, Вальтер Беньямин говорил об «эстетизации политики»: об использовании ею искусства в целях воздействия на массы – противовесом чему может стать только политизация искусства.

У нас варианты этого: популярность фигур типа Солженицына – в случае которого сама политическая и нравственная позиция приобретает в глазах аудитории эстетическую ценность (то есть – широко понятые – политические пристрастия начинают определять предпочтения и ценности эстетические); отказ позднего Пастернака от поэтической сложности в пользу «неслыханной простоты», проповедующей нравственные ценности.

Психологическое и социальное

Две ведущие гуманитарные науки середины века – психология и социология. Влиятельность в эти годы психологии связана не только с «формированием нового человека», к которому стремились в Советской России, и даже не в первую очередь; при всей грандиозности этого предприятия оно было только частным случаем. Дело в том, что с ослаблением (вплоть до схождения вовсе на нет) влияния в новых обществах религии психологии пришлось принять на себя новую, еще невиданную нагрузку. Религия уже не могла отвечать на вопросы о том, что такое человек, как и зачем следует жить, с нужной полнотой и убедительностью. Ответы на эти вопросы политики в нетоталтарных обществах не казались вполне убедительными (в тоталитарных политика свои ответы навязывала, не дожидаясь вопросов). Психологии пришлось стать отчасти религией и отвечать своими средствами на все эти вопросы; психологам пришлось стать не только философами, но и фактически светским аналогом священников. Так началось развитие многочисленных вариантов практической психологии и психотерапии, а психоанализ смог стать расхожим, повседневным способом понимании жизни.

Середина века именно поэтому – время невиданно интенсивного возникновения все новых и новых форм психологического знания: ведь психологии теперь нужно объять как можно больше областей реальности. На глазах возникают: инженерная психология, педагогическая психология, зоопсихология, этнопсихология, психология игры, научная психология… Совершенно то же, между прочим, происходит и с социологией – в ней тоже возникает невероятное множество областей: социология культуры в целом, социология чтения, литературы, музыки, моды, языка (социолингвистика), знания, религии…

Эти две ведущие науки, каждая из которых стала, по сути, чем-то более общим: модусом понимания человека, – активно друг с другом сотрудничали, пересекались, образуя множество симбиотических форм. Весьма характерно для времени сочетание в одном лице философа и психолога, философа и социолога, даже философа и психиатра (Бинсвангер и Ясперс).

Интеллектуальные последствия тоталитаризма

Власть социологии над умами связана еше и вот с чем. В результате грандиозных социальных сдвигов первой половины века общество превратилось из естественной, незамечаемой, как воздух, среды обитания в источник несвободы, неожиданностей, опасностей, – и таким образом, вынуждено было сделаться объектом исследований.

Усилиям мыслителей середины века мы обязаны складыванием традиций анализа тоталитаризма как особого социального явления. Увы, материала для формирования понятия было сколько угодно. С середины 30-х возникают все новые и новые интеллектуальные – художественные и философские – реакции на тоталитаризм: Кёстлер, Оруэлл, Мальро, Бердяев, Поппер, Адорно… В 1951 году настает время и для выхода классического труда – «Происхождения тоталитаризма» Ханны Арендт.