Знание-сила, 2001 № 02

Е. Ясин: – 1927 год, в особенности кампания по хлебозаготовкам, убедила Сталина, что та стратегия развития, которую они до этого вместе с Бухариным поддерживали против Троцкого, не срабатывает в том варианте, который бы его устраивал. Государство все-таки хотело оставить закупки хлеба в основном за собой, как сейчас многие губернаторы хотят создавать большие резервные фонды. А крестьяне по низким ценам продавать не хотели. Значит, нужно было оказывать какое-то давление. На чисто рыночных началах сделать это было невозможно. И Сталин все-таки вынужден был перейти от развития НЭПа, товарных отношений на троцкистский вариант.

Надо сказать, тогда было достаточно много убедительных оснований добиваться того, чтобы Россия совершила рывок. Война приближалась. Но самое главное, по-моему, состояло в другом: большевики пришли к власти с обещаниями, что они этот рывок обеспечат, покажут преимущества социализма, коммунизма и так далее. Если бы они этого не могли сделать, тогда зачем было все устраивать? Я думаю, это был очень сильный мотив искать радикальные варианты структурной перестройки экономики.

А. Венедиктов: – Нельзя же считать руководство партии большевиков идиотами, глупыми людьми. не знающими каких-то принципов экономики. Не просчитали, что произойдет через двадцать лет, или просчитали не так?

Е. Ясин: – Я вообще никогда не считал, что коммунистические лидеры захватили власть ради самой власти, что они просто были фанатиками и так далее. Они были носителями определенной идеи, очень интересной, очень важной. Тогдашняя тенденция к монополизации, к концентрации капитала, концентрации власти заставляла ожидать, что рано или поздно появится такой монстр-государство, которое будет вести все хозяйство как единая фабрика, рационально, разумно, по Форду. Эта мысль была очень тогда в моде и среди социалистов имела множество поклонников. Попытка реализовать ее оказалась в конце концов обреченной на провал.

Сначала у людей власти было вдохновенное ощущение небывалого успеха. Они первое время не чувствовали, что что-то не так. Им казалось, что те порядки, которые они строят впервые в мире, естественно, несовершенны, но шаг за шагом они будут совершенствоваться и выстроятся в такую систему, которая потом докажет свои преимущества. Скажем, согласно кредитной реформе, можно было свободно списывать деньги со счетов плательщика, не спрашивая его; масса была таких новаций, потому что для нас все не указ, мы все строили заново.

Это очень интересная история человеческих заблуждений. Люди, которые ее знают и изучают, понимают, что мы сегодня можем точно так же заблуждаться, мы можем думать, что мы правы, а потом окажется, что все на самом деле по-другому. Для меня таким первым сигналом, который я обнаружил в истории, было выступление Устинова на XVIII партконференции.

А. Венедиктов: – Это тот, который был министром обороны, а потом министром вооружения?

Е. Ясин: – Да, это тот, который потом был одним из самых молодых наркомов а до этого – видным деятелем партии в оборонной промышленности. Выступая в 1939 году, он перечислил недостатки, с которыми надо справиться. Например, очень низкие стимулы в хозяйстве, из-за чего мы не можем делать продукцию высокого качества. На самом деле, он называл не преходящие ошибки, а неустранимые пороки системы. Наверное, он сам этого не понимал, но как практик почувствовал.

Когда пришло ощущение именно неустранимости пороков? Я думаю, у Хрущева его не было; ему казалось: стоит исправить ошибки Сталина, отказаться от репрессий, выпустить людей из тюрем и лагерей, переделать министерства в совнархозы, провести какие-то еще мероприятия – и корабль социализма прямым ходом пойдет в светлое будущее.

А. Венедиктов:

– В чем они состояли, эти неустранимые пороки системы?

Е. Ясин: -Троцкий еще до Устинова, в годы гражданской войны, говорил, что в социалистической системе не будет внутренних побуждений и стимулов для работы, поэтому для социализма будут характерны трудовые армии с армейской дисциплиной. Это было гениальное прозрение, только оно почему-то не привело его к мысли, что лучше тогда отказаться от всего этого.

Внутренние стимулы, те, например, которые рождает собственность, – это желание самому иметь дело. Ничего более сильного, чем частная собственность и желание что-то создать, расширить и т.д., в мире нет. Поэтому и французская революция, которая сначала писала на лозунгах «Свобода, равенство и братство», потом стала писать «Свобода, равенство и собственность».