Знание-сила, 2001 № 02

Я думаю, самос подходящее слово для России накануне Первой мировой воины – «противоречие». Российский капитализм быстро развивался, как и сейчас, преимущественно в столицах, промышленных центрах, медленно распространяясь по стране в целом. Но если брать именно столицы, он был примерно на европейском уровне. В целом страна по уровню развития промышленности была на пятом месте в мире вслед за крупнейшими державами – Соединенными Штатами, Германией, Англией и Францией. Но по уровню потребления, по реальным доходам населения это была достаточно бедная страна, сравнимая в Европе с Португалией или Грецией. Тем не менее передовой сектор бурно развивался, передовые производства появлялись в России достаточно быстро. Мы имели собственное машиностроение, сильную оборонную промышленность, металлургию, электротехнику, довольно развитую нефтяную промышленность, страна была обеспечена своими ресурсами. Достаточно сказать, что мы производили 4,2 миллиона тонн стали, в то время как Соединенные Штаты – 18. Мы тогда не считались сверхдержавой, но это был хороший показатель.

Была высокая концентрация капитала, высокая концентрация производства. Иностранный капитал, в обшем, более или менее охотно шел в Россию, потому что государство давало гарантию- Мы создали колоссальную железнодорожную сеть прежде всего благодаря усилиям графа Сергея Юльевича Витте, и создали, скажем. Транссибирскую магистраль, которая в то время считалась чудом света. Я знаю, что русские специалисты по строению мостов были в числе луч ших в мире. И мы даже не прибегали к иностранным специалистам, а наоборот, посылали работать за границу своих, таких, как Журавский, Боголюбский, очень известные фамилии, Шухов, наверное, у всех на слуху.

А. Венедиктов:

– Шуховская башня..

Е. Ясин: – Да-да, Шуховская башня.

А другая сторона противоречия – страшная отсталость, колоссальные пережитки феодализма. Я напомню, что в 1861 году отменили крепостное право, совсем по историческим меркам недавно. Мы были последней крупной страной в Европе, которая отказалась от этого института. Но от феодализма мы не отказались. Община была чистым пережитком феодализма, и тогда тоже почвенники доказывали, что это особость русской жизни, русского духа, национальная идея и так далее, и тому подобное. Столыпин, очень большой патриот и правый либерал, считал общину проявлением отсталости, как и бюрократические препоны, феодальные узы, иерархические отношения, которые не допускали свободного движения денег, людей, капитала, товаров. Он был уверен, что все это мешает развитию экономики.

Столыпин рассчитывал на самодержавие как на инструмент реформ. Так же, как, впрочем, и я думал, что коммунистическая партия во главе с Горбачевым тоже может быть инструментом реформ, но потом в этом разочаровался.

Революция произошла на стыке этого противоречия в попытке его разрешить. И вместо того чтобы его разрешить, она нас в новых формах, с новыми словами погрузила в еще больший феодализм, который взял на себя миссию вырвать Россию из отсталости, построить передовую индустрию и так далее феодальными методами.

На самом деле, не совсем они были феодальными: во всем мире в то время экономика быстро шла по пути концентрации капитала и концентрации производства. Но была развилка. Концентрация капитала и производства могла привести к созданию колоссальных монополий, которые исключат конкуренцию и покончат с рыночной экономикой. Николай Иванович Бухарин издал в 1916 году в Швеции брошюрку, в которой писал: давайте быстрее устраивать социалистическую революцию, мы можем не успеть; если капитал организует эту колоссальную мировую монополию, то будет поздно, и рабочий класс уже шансов иметь не будет. Самое парадоксальное в том, что потом это произошло именно в России и больше нигде. Это и был наш коммунистический эксперимент.

А. Венедиктов: – Таким образом, великий коммунистический эксперимент был объективной реальностью, данной нам в ощущениях и не зависящей от нашего сознания?

Е. Ясин: – Да нет, он как раз не был предопределен. Вообще в истории никогда не бывает полной предопределенности, но есть большая или меньшая вероятность. Перед мировой войной победа этого подхода была очень маловероятна. Гораздо вероятнее казалось, что Европа продолжит тот путь, на который уже пытался в свое время свернуть Россию Александр II.

Император Александр И, российский самодержец, мог бы долго еще сохранять всю полноту власти, все порядки отца и деда, и прекрасно понимал это. Но понимал также, что нужны перемены, которые должны вести к европейскому общественному устройству – оно тогда уже оформилось. Поэтому и были осуществлены реформы, о которых сегодняшний обыватель мало знает и совсем не думает, а жаль, потому что сегодня мы, на самом деле, предпринимаем еще одну попытку в том же духе. Недавно мы вместе с видными юристами обсуждали реформу судебной системы, и мне было до боли обидно, потому что в 1864 году такая реформа уже начиналась.