Знание-сила, 2001 № 02

Симптоматично и наступление экуменистов всех мастей, примиряющих всех и вся, а на самом деле скользящих по поверхности мировых религий, ибо любая из них требует человека всего, без остатка. Интеллигент XXI века с легкостью соглашается с тем, что в христианстве» исламе и иудаизме «что-то есть», и с еще большей готовностью признает, что все мировые религии, в сущности, толкуют об одном и том же. Сегодня только самые твердолобые (иногда в силу ограниченности, а иногда и от честности) готовы подписаться под тем, что «в нашей стране давно уже никто не вери г сказкам о Боге». Напротив, настала эра Карла Юнга и Григория Померанца, охватывающих незатуманенным изначальными предпочтениями взором всю мозаику мировых религий (и не только монотеистических), мыслителей, которых не стоит убеждать в самоценности религиозного духовного усилия и «преодолевающих» в мистическом порыве ограниченность отдельных религиозных систем.

В самом деле, чтение трудов Карла Юнга убаюкивает и создает ощущение причастности к чему-то несомненно значительному, предполагающему высокий уровень интеллигентности читателя. Беда-то в том, что специфическое религиозное усилие при этом легком касании ключевых проблем бытия вовсе и не совершается. А почему оно не совершается, лучше всего объяснил Эрих Фромм, затронув самый нерв проблемы: «Для Юнга «бессознательное» и миф стали новыми источниками откровения, которые должны быть выше рационального мышления только потому, что их происхождение внерационально. Сила великих монотеистических религий Запада, как и великих религий Индии и Китая, состояла в сосредоточении внимания на истине и в утверждении, что эти религии и были истинной верой. Хотя эта убежденность часто служила причиной фанатичной нетерпимости по отношению к другим религиям, в то же время она внушала приверженцам и оппонентам одинаковое уважение к истине. Эклектически восхищаясь всякой религией. Юнг в своей теории отказался от поиска истины».

Мне знакома лишь еврейская ортодоксия; она требует от человека ежедневного и ежечасного духовного усилия, предполагающего, но вовсе не сводящегося к чтению умных книг. Моисеева Тора не есть лишь только свод знаний, но и образ жизни, и закон. Чтение же без разбору разномастных мистических книг вскармливает и холит душевную лень и пренебрежение к истине. Рост опухоли мистики «в широком смысле слова» – столь же характерный симптом духовного ожирения, «образованшины», сколь и неожиданный успех буддизма на Западе. От интеллектуалов Оксфорда до голливудских кинозвезд все разом ощутили величие и глубину буддизма. Думается, однако, что наиболее привлекает в буддизме своеобразное отношение к истине, известная терпимость: буддист может верить в одного бога или нескольких или вовсе быть атеистом. Логика буддизма не предполагает закона исключенного третьего: утверждение может быть или истинным, или неверным, но ни тем и другим одновременно. Я вовсе не специалист в проблемах буддизма, но мне ясно, что буддийское отношение к истине нельзя вырывать из общего контекста грандиозного духовного полотна Индии. Но его, это отношение, вполне можно использовать для легитимации собственной духовной нетребовательности и нежелания наращивать мускулы духа.

Наступление гуманитарного релятивизма всего заметнее в метаморфозах, претерпеваемых языками в современном мире. С одной стороны, на язык активно наступает сленг, с другой – обедняется фонетический и словарный запас языков. Процесс этот в современном иврите носит обвальный характер, множество звуков просто утеряно, иврит Танаха и Митины теснит нахальный и всепроникающий сленг. Мало кого интересует, как же говорить «правильно». Поначалу я полагал, что это проблемы возрожденного языка, но германисты и «англичане» жалуются на те же болезни. О современном состоянии русского языка и говорить не приходится.

Ясная истина и глубокое откровение

Оппозиция «истина – ложь» утратила свое значение не только в гуманитарном отсеке знания, но как бы получила благословение и ученых естественников. Порча проникла в святая святых – математику! Мало кто глубоко разобрался в содержании теоремы Геделя, но главный ее вывод немедленно захватил умы интеллектуалов (без разделения на «физиков» и «лириков»): оказывается, в любой непротиворечивой системе аксиом можно сконструировать утверждение, о котором нельзя сказать, истинно оно или ложно. Экая гниль завелась в датском королевстве точных наук! Пошатнулись основы, и эхо взрыва отдалось порой уж совсем неожиданным образом.