Знание-сила, 2001 № 06 (888)

И люди заражались этим. Тогда, в 1978 году, возникла «Группа Ольшанского». На одной из лекций Вадим Борисович продиктовал аудитории «неоконченные предложения», которые каждый мог закончить в соответствии со своими представлениями об отношениях между людьми. «Желающие заниматься обработкой анкет, запишите телефоны». Четыре года группа энтузиастов в свободное время бесплатно занималась наукой. Тогда-то мы и познакомились.

Спустя пятнадцать лет провели повторное исследование.

«Как мальчиш-плохиш победил мальчиша-кибальчиша»: в этом остроумном названии одной из наших статьей – суть результатов. Произошел сдвиг в обшей структуре ценностей: материальные вышли вперед, морально-нравственные отступили.

Но как раз в эти годы мы, я и дочка, стали свидетелями настоящего нравственного мужества и человечности. Еще в 1989 году, потеряв ногу, еще раньше теряя по кускам легкие, часто попадая в больницу, Вадим продолжал работать в двух институтах: читал лекции, потом студенты приезжали к нам. Потом отказала рука – последствие инсульта, и он набивал тексты на компьютере.

Человек глубоко и серьезно больной, он не терпел снисхождения к своей физической слабости, был очень требователен и к себе, и к другим. И студентов гонял нещадно, заставлял книжки читать, годовалую дочку долго учил самостоятельно сползать с дивана. И сам до конца хотел помогать семье, своим ученикам, своим друзьям.

И до конца оставался легким и веселым человеком.

В. Б. Ольшанский

«Были мы ранними»

Думаю, что социологическая традиция шестидесятых годов – это в значительной степени следствие Второй мировой войны. Меня, например, до войны родители старались держать подальше от социально-политических проблем. Я был пристроен в ленинградский кружок юных зоологов при академическом институте (в те годы каждая организация что-то делала для подрастающего поколения). Школьником как свой человек ходил по дому, где помещалась кунсткамера, где лестница упиралась в выполненное М.В. Ломоносовым мозаичное изображение Полтавской битвы. В конференц-зале академии моя работа была представлена научной общественности. Помню даже раздавшийся из зала возглас: «Этакого суслика – в президиум?!».

В 1941-м семья выехала на дачу в Белоруссию. Вскоре началась война, и уже через пять дней стало известно, что приближаются немецкие танки. Мы стали беженцами – шестьсот верст прошли впереди отступающей армии, выбирая глухие проселки, чтобы не попасть под бомбежку. Иногда въезд в деревню бывал перекрыт жердями, и человек с берданкой проверял приближающихся: «Жидов тут нет?» Я объяснял себе: жители опасаются фашистской мести. Но подслушанные разговоры ошеломили меня. Оказалось, крестьяне ожидали прихода немцев как освобождения. В тех деревнях узнал я о многолетнем недоедании, об ужасах коллективизации, о трагической судьбе тех, кто выжил. Эти воспоминания, думаю, имеют отношение к вопросу о том, почему люди идут в социологию. Во всяком случае, больше мне в голову не приходило заниматься приручением тутового шелкопряда к ленинградскому климату.

Армия забрала семь лет. Но образование все-таки получил. Демобилизовавшись, вечерами работал, а с утра – в университет. Посещал самые интересные на всех курсах – по своему выбору-лекции. Философский факультет окончил за три года. Дипломная работа была о развитии философии в произведениях И. В. Сталина. Такое было время. Через несколько лет, на юбилейном капустнике факультета Игорь Николаев под овацию читал из Маяковского: «Мы диалектику учили не по Гегелю!».

Когда получил диплом, меня перевели на работу в райком партии. При Сталине это – высшая власть в районе, бастион социальной справедливости. Это без кавычек. К нам приходили люди за правдой. От работников РК ВКП(б) строго требовалось «держать в чистоте высокое имя члена партии». Льгот у нас не было, одевались скромно – я поначалу просто форму донашивал. Да разве же это – главное?

Когда в организации появлялся «товарищ из райкома», не приходилось сомневаться, что партийцы выскажут все, о чем сказать или не решались, или считали бесполезным. А как боялись нас, как извивались всякие гешефтмейкеры!

Однажды, уже при Хрущеве, я проводил собрание, чтобы организация выделила («рекомендовала») тридцатитысячника – человека, который поедет работать председателем отстающего колхоза, поднимет его. Выступающие усердно объясняли друг другу, как необходимо сейчас помочь сельскому хозяйству. Но лишь называли конкретного кандидата – солидный, с опытом руководящей работы мужчина вдруг становился этаким беспомощным ребенком, называл десятки причин, умолял понять, что его посылать ну никак невозможно.