Знание-сила, 2005 № 04 (934)

Кроме власти, величие государства, по Сталину, определялось вооружением. "Если русские вооружены танками, авиацией, морским флотом — они непобедимы, непобедимы" — говорил он на приеме участников первомайского парада в Кремле 2 мая 1933 года. Действительный смысл строительства социализма в СССР в 1930-е годы заключался именно в наращивании вооружения и милитаризации страны. Этот процесс продолжился и после войны. "Качество нашего оружия, — говорил он, — должно быть самым лучшим, этого требуют интересы государства, и в этом вопросе мы не пощадим ни отца родного, ни самых близких нам людей". Причем Сталин все знал, держал в уме массу сведений об авиации, артиллерии, танках.

Возникает вопрос: насколько владение информацией о вооружении, которую никто у Сталина не оспаривает, совпадало с действительным пониманием ее смысла? Полагаться на советских военачальников здесь нельзя. Они, как точно заметил М. Мамардашвили, были "по-своему заинтересованы в том, чтобы Сталин был гением, потому что было бы обидно, если тобою руководил и тебя пинал бы ногами не гениальный человек. Ни один уважающий себя маршал не вынесет такого, и поэтому все будут говорить, что Сталин был необыкновенным гением" (3). Но иностранцы, не зависимые от Сталина, могли себе это позволить. В книге Невежина приведен отрывок из рукописи книги Ж.-Р. Блока "Сталин", в котором есть примечательный эпизод. На приеме в Кремле французской делегации 9-10 декабря 1944 года состоялся диалог между Сталиным и полковником Пуйадом, командиром полка французской истребительной авиации "Нормандия — Неман". Сталин высказал свои планы об истребителе Як-9: "Знаете ли вы, каким образом удалось сделать наших пехотинцев непобедимыми при столкновении с частями тяжелых немецких танков? Мы придали им невиданные до сих пор массы артиллерии с такой степенью концентрации, что они совершенно подавляли и парализовали врага. Почему бы не создать подобное огневое заграждение в воздухе? Представьте себе, я вооружаю Як-9 двумя пушками, 20- и 40-миллиметровой. Какая огневая мощь! Мы поражаем врага на расстоянии почти без риска и не пропускаем ни одного неприятельского самолета.

— Нет, нет, господин маршал, я придерживаюсь совершенно иного мнения, — сказал Пуйад. - По-моему, превосходство одного самолета над другим заключается скорее в его маневренности, чем в вооружении. Конечно, в теории ваше огневое заграждение будет иметь потрясающее действие. Но к чему мне, летчику, находящемуся в самолете, все ваши пушки, если неприятельский самолет сумеет подобраться снизу к моему хвосту? Вот в чем вопрос. Кто из двух летчиков сумеет подкрасться к хвосту другого? Кому это удастся, тот победит противника. А удастся это тому, чья машина будет более легкой и быстрой". Присутствовавший при разговоре журналист Ж. Катал заметил также, что в запальчивости Пуйад, не сдержавшись, негромко бросил:

— Да он просто невежда!

Этого, разумеется, Сталину никто не перевел".

Застольные речи подтверждают агрессивность сталинских намерений во внешней политике. "Авиация первая примет на себя удар в грядущей решающей схватке с капиталистическим миром" — это слова из его тоста за летчиков на приеме в Кремле 20 января 1938 года, которые запомнил А.В. Беляков. Из записи Димитрова об ужине в годовщину смерти Ленина 21 января 1940 года: "Мировая революция как единый акт — ерунда. Она происходит в разные времена в разных странах. Действия Красной армии — это также дело мировой революции". Из другой записи Димитрова на приеме в Кремле выпускников военных академий РККА 5 мая 1941 года: "...Наша политика мира и безопасности есть в то же время политика подготовки войны. Нет обороны без наступления. Надо воспитывать армию в духе наступления. Надо готовиться к войне". Думаю, что нельзя сбрасывать со счетов и свидетельства попавших в плен советских офицеров, присутствовавших на этом приеме. В. А. Невежин, О.В. Вишлев и другие отказываются доверять им на том основании, что эти свидетельства "окончательно оформлялись в письменном виде германскими представителями и, естественно, интерпретировались, исходя из сложившейся тогда политической конъюнктуры". Однако свидетельства с советской стороны тоже оформлялись, исходя из конъюнктуры оправдания намерений сталинской власти.