Знание-сила, 2006 № 01 (943)

А что было наиболее далеко от власти, противной и омерзительной? Научно-популярная литература... Следовательно, туда кинулись неглупые люди из разных профессий, они стали расширять эту нишу. Это было еще ко всему прочему интересно, и за это платили хоть какие-то деньги, на которые можно было хоть как-то жить. Было ощущение, что ты причастен к чему-то достаточно серьезному, достаточно содержательному: не надо иллюстрировать "Сказание о земле сибирской" или "Кавалера Золотой звезды".

Оформление научно-популярного издания — конкретная проблема, с одной стороны, интересная, с другой — позволительная, с третьей, содержательна по сути своей, а не лжива.

Н. Максимов: Но почему именно в середине 60-х годов произошел такой решительный перелом в оформлении журнала?

Б. Жутовский:

Я думаю, что этот "паровоз" разогнался еще в 50-е годы, в пору "оттепели". Потом был немножко зажат, а со снятием Никиты Хрущева отдушины опять слегка открылись. Я это помню по себе — с одной стороны, я бяка с 62 года, с другой стороны, императора снесли, и неизвестно, как ко мне относиться. А потом, когда пришел этот бровастый, они начали свою колоду тасовать, и какое-то время, года два-три им было не до догляда. Ведь мало того, что Никиту сместили, должен был смениться весь аппарат и все доглядчики. Они думают, как им уцелеть, и цепляются за свое место. А нам того и надо было — только дай чуть-чуть, мы уже и морду высунем. Я думаю, что этот взлет объяснялся социальной вялостью окружающего пространства. И еще очень важная причина: в таком журнале, как "Знание — сила", под каждой статьей лежала конкретная, точная, во всяком случае, научная гипотеза. Или научное открытие, или научное направление. У вас всегда был фундамент. Это не изобразительное искусство — я так хочу, не музыка, по которой можно пройтись сапогом. Вот формула! И никуда от нее не денешься.

В, Бахчанян

Г. Зеленко: Забавно, кстати, что ни в эти времена — 64-66 годы, ни потом у нас ни разу не было замечаний Главлита (советская цензура. — Н.М.) по изобразительному ряду. Ни разу..

Б. Жутовский:

Ну да! Юра Соболев пришел главным художником именно потому, что на не очень умного и бешено азартного человека Борю Алимова начали катить баллон по изобразительному ряду.

Г. Зеленко: Да, но не Главлит. а отдел пропаганды ЦК КПСС — он потребовал, чтобы с этим было покончено! И Нина как бы покончила и туг же призвала Юру Соболева, которого в этот момент выставили из главных художников общества "Знание", а он был на сто голов умнее Алимова. Да и у него была уже солидная репутация...

Н. Максимов: В нашем весьма приблизительном, но весьма полном списке художников тех лет двадцать пять человек. Все они были разными, что же их объединяло?

Б. Жутовский: Ну, во-первых, это были все люди с профессиональным отношением к работе, исповедующие внутренние профессиональные принципы сюрреализма. По той простой причине, что сюрреализм предполагает сочетание не сочетаемого. Это одно из течений, которое было предельно предметно, поэтому дерево, растущее из головы, — в сюрреализме вполне приемлемый ход. Но для этого надо было быть грамотным, знать все-таки, что такое сюрреализм и, конечно, разбираться в науке и играть в эту игру.

Во-вторых, объединяла их редакция. Работы ведь не было... Когда нас выругал Никита Сергеевич Хрущев в Манеже, то два года я рисовал под чужим именем, да и то благодаря тому, что главный художник издательства, в котором я работал, сказал: давай работай, а деньги на других выписывать будем. Такой был догляд.

Г. Зеленко: Что их объединяло? Некая интеллектуальность?

Б. Жутовсккий: Безусловно!

Г. Зеленко: Отстраненность от официальных форм искусства?

Б. Жутовский: Это априори.

Г. Зеленко: Они были совершенно разные — например. Юло Соостер с его предпочтением некоего взгляда со стороны или Зуйков с его вниманием к деталям. В самом способе мышления, а не только в изобразительной манере они были разные. Но не важно, какой набор художников был в каждом номере — некий общий взгляд на жизнь все равно сохранялся.

Ю. Соболев

Э. Неизвестный

Б. Жутовский: Чем в те десятилетия была для нас наука? Помимо душевной отдушины, это было что-то объективно существующее, возвышенное и минимально относящиеся к власти. Минимально!!! Это была объективная форма познания реально существующего. Причем с каждым годом происходили какие-то новые открытия, познание двигалось дальше, а оно бесконечно. И это каждый раз будировало тебя, возбуждало и интриговало. Давало как бы причастность к чему-то очень настоящему. Это же была реальность. Литература была враньем. Помимо ее содержания, она была враньем по дозволенности пластических вариантов. Ты же не мог нарисовать грязного председателя колхоза, каким он был в действительности?