Знание-сила, 2008 № 07 (973)

Более того, между ними есть своего рода конкуренция, бывают даже серьезные конфликты. Одно из лучших описаний этого конфликта принадлежит А.С.Пушкину. Найдется ли более подходящая иллюстрация к нашей теме?

Не дай мне Бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад:

Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном бреду,

Я забывался бы в чаду

Нестройных, чудных грез.

И я б заслушивался волн,

И я глядел бы, счастья полн,

В пустые небеса;

И силен, волен был бы я,

Как вихорь, роющий поля,

Ломающий леса.

Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь, как чума,

Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку, как зверка,

Дразнить тебя придут.

А ночью слышать буду я

Не голос яркий соловья,

Не шум глухой дубров -

А крик товарищей моих,

Да брань смотрителей ночных,

Да визг, да звон оков.

Сумасшествие, как таковое, представляется лирическому герою стихотворения чем-то вроде первобытного рая. Вольное дитя природы, он чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы не страх заточения.

Здесь романтическое представление о безумии сталкивается с представлением о психиатрической реальности. Испокон веков изоляция — главный элемент этой реальности, главная составная часть политики общества по отношению к душевнобольным, основной «пугающий элемент» этой реальности.

Контексты безумия, или Что такое патография?

Есть контексты, где душевная болезнь окружается особенным вниманием, пониманием, ставится даже в привилегированное положение.

Первый из них — сакрально-культовый. Уподобление безумия религиозно-экстатическим состояниям весьма распространено в культуре. Элементы сходства здесь очевидны: и душевная болезнь, и религиозный экстаз противоположны обыденной рациональной повседневности, регламентированному режиму производства и досуга — «миру принципа реальности». И безумие, и религиозный экстаз как бы уводят человека в нереальный мир, приводят к формированию новых смыслов. Присвоение религией измененных состояний сознания, в том числе и психопатологической природы, смотрится как нечто вполне естественное.

Это присвоение, в частности, осуществлялось в рамках института юродивых, который существовал в православной культуре Византии и России (этому посвящены, например, исследования московского филолога С.А. Иванова[* Иванов С.А. Блаженные похабы: Культурная история юродства. — М.: Языки славянской культуры, 2005.]). Юродивый имел особый статус в обществе. Он был предметом почитания с элементами страха перед ним. На юродивых смотрели как на имеющих возможность непосредственного общения с Богом, в то время как для заурядного обывателя это общение было возможно только в рамках особых практик, требовавших безгрешного поведения, аскезы и мобилизации духовных сил. «Близость к Божественному» связывалось и с верой в наличие у юродивого особых способностей ясновидчески-пророческого толка.

Особенно интересно: юродивому дозволялось многое из того, что строго возбранялось обычному обывателю, в том числе и абсолютно непристойное поведение. Одно из древнерусских обозначений юродивого — «похаб», откуда и пошло современное «похабный».

При Петре I институт юродивых в России был разрушен. Однако и позднее сохранились юродивые как своего рода прорицатели и даже целители. Один из таких выведен в романе Достоевского «Бесы» как «Семен Яковлевич, наш блаженный и пророчествующий». К нему отправляются за откровением герои романа и в его бессвязных речах пытаются отыскать глубокий смысл. Прототипом этого персонажа был знаменитый московский юродивый Иван Яковлевич Корейша (1780—1861), человек, к которому стремилось множество паломников за пророчеством и исцелением. Он был похоронен неподалеку от своего дома в Сокольниках, причем его могила оставалась местом паломничества. По одной из исторических версий, именно его деятельности обязана своим существованием 3-я московская психиатрическая больница (находящаяся рядом со знаменитой тюрьмой на улице Матросская тишина, причем окна тюрьмы выходят во двор больницы). Тех «клиентов», которых Корейша не в состоянии был излечить, сердобольные родственники оставляли в клинике, открытой по соседству специально для этого.