Зодчий. Жизнь Николая Гумилева

Но даже если фраза Гумилева передана неточно, несомненно, что он оскорбил женщину. Без причины сделать этого он не мог.

Теперь обратимся к автобиографическому тексту Дмитриевой, озаглавленному «Черубина де Габриак. Исповедь».

Итак, была случайная встреча в Париже в 1907 году. Прошло два года.

Весной уже 1909 г. в Петербурге я была в большой компании на какой-то художественной лекции в Академии художеств — был Максимилиан Александрович Волошин, который казался тогда для меня недосягаемым идеалом во всем… На этой лекции меня познакомили с Н. Степ., но мы вспомнили друг друга. Это был значительный вечер «моей жизни». Мы все поехали ужинать в «Вену», мы много говорили с Н. Степ. — об Африке, почти в полусловах понимая друг друга, обо львах и крокодилах. Я помню, я тогда сказала очень серьезно…: «Не надо убивать крокодилов». Ник. Степ. отвел в сторону М. А. и спросил: «Она всегда так говорит?» — «Да, всегда», — ответил М. А.

…Эта маленькая глупая фраза повернула ко мне целиком Н. С. Он поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это «встреча» и не нам ей противиться.

Начался роман; по словам Дмитриевой (к которым надо относиться весьма осторожно), Гумилев сделал ей предложение — она отказала ему, будучи помолвлена с неким Всеволодом Васильевым, инженером, и «связана жалостью к большой, непонятной мне любви».

25 мая Гумилев и Дмитриева выезжают в Коктебель к Волошину. Инициатива исходила от Дмитриевой; впрочем, Гумилев и сам всю весну переписывается с «дорогим Максом Александровичем», упражняясь, как с Вячеславом Ивановым, в сонетах на заданные рифмы. Дмитриева тоже участвовала в этих играх мастеров. Холодные точеные сонеты в духе парнасца Хосе Мария Эредиа — этот жанр был близок молодому Волошину. Гумилев более или менее успешно с ним соперничал.

26 мая они проездом (на полтора дня) посещают Москву, где останавливаются в «Славянском базаре». Гумилев представляет свою подругу Брюсову; встреча происходит в кафе. Мэтр почему-то говорит с молодыми поэтами о графе Петре Бутурлине — «русском Эредиа», изысканном сонетописце, затерянном в надсоновскую эпоху. Гумилев послушно покупает книгу забытого поэта.

Ученические соревнования в сочинении искусных и холодных, несколько вымученных сонетов — как обрамление пылких и (со стороны Дмитриевой) не свободных от экзальтации страстей.

Все путешествие туда я помню, как дымно-розовый закат, и мы вместе у окна вагона. Я звала его Гумми, не любила имени Николай, — а он меня, как зовут дома, Лиля, — «имя, похожее на серебристый колокольчик»…

Впрочем, ехали они без удобств, вагоном третьего класса — и ехали не одни. Судя по письму Дмитриевой Волошину, ее и Гумилева попутчиками до Москвы были «Майя (Кудашева? — В. Ш

.) и ее отец», а дальше — некая Марго.

30 мая в семь утра Гумилев с Дмитриевой прибыли в Феодосию; к середине того же дня они были в Коктебеле.

Коктебельский дом Волошина, построенный в 1903 году, в 1909-м еще не стал местом постоянного летнего отдыха художественной интеллигенции — звездный час его настал в последние предреволюционные, а особенно в нэповские годы, когда за одно лето через коктебельскую «колонию» проходило триста — четыреста человек; тем не менее гостеприимством Макса пользовались многие уже тогда.

В числе тех, кто оказался в Коктебеле в июне 1909 года, был и А. Н. Толстой. Его стихотворное письмо в подробностях воспроизводит коктебельскую идиллию: