Зодчий. Жизнь Николая Гумилева

Разумеется, первым делом Гумилев позвонил Срезневской, считая, что Ахматова там. Ему ответили, что его жена у Шилейко. Это не насторожило его. «Не подозревая ничего», он направился к ассирологу. Как все знают из шуточных стихов Мандельштама, Шилейко жил на Четвертой Рождественской. «Если такие живут на Четвертой Рождественской люди, странник, ответствуй, молю, кто же живет на Второй?» Втроем пили чай, беседовали, а потом…

Владимир Шилейко. Рисунок П. И. Нерадовского, 4 января 1922 года

Ахматова пошла к мужу в гостиницу. «Была там до утра». Утром ушла к Срезневским и, когда туда пришел Гумилев, провела его в соседнюю комнату и сказала: «Дай мне развод».

Целая ночь вместе или по крайней мере в одном помещении — и не сказала, не решилась… А у чужих — «провела в соседнюю комнату». Удивительно нелепо и потому психологически правдоподобно.

«Он страшно побледнел и сказал: «Пожалуйста…»

Гумилев не мог поверить, что человек, ради которого Ахматова расторгает пусть давно ставший фиктивным, но такой важный в жизни обоих брак — Владимир Казимирович Шилейко, этот «Лепорелло-египтолог». Крупнейший, мирового масштаба ученый в своей области (уже в эти годы — в 27 лет!), второстепенный, но не бездарный поэт, Шилейко был лишен обаяния и казался чудаковатым книжным червем. Современники удивлялись этому браку. Кузмин в своем дневнике характеризует его как danse macabre

. Сам Гумилев был того же мнения: «Я плохой муж, не спорю. Но Шилейко в мужья вообще не годится».

…Так или иначе, он постарался повести себя в этой ситуации сдержанно и мужественно — лишь однажды грустно спросил: «Зачем ты все это придумала?» Расстающиеся супруги отправляются в Бежецк, видятся с сыном. Сидя на холме, они мирно беседуют, и Гумилев говорит: «Знаешь, Аня, чувствую, что я останусь в памяти людей, что буду жить всегда». Ахматова надписывает вышедшую в 1917 году «Белую стаю»: «Дорогому другу Н. Гумилеву». Отношения переходят в другое качество…

Увы, «дружбы» все-таки не получилось. В 1918–1919 годы Гумилев довольно часто бывал у Ахматовой и Шилейко. Ахматова тоже заходила к Гумилеву, встречались они и у Срезневских… Но с середины 1919-го общение почти сошло на нет. Все силы Гумилева были поглощены литературной работой, а Анна Андреевна в те годы очень редко бывала на литературных вечерах и сборищах. Главная причина заключалась, как сама она потом рассказывала, в патологической ревности Шилейко. Счастья от этого брака она и не ждала — пошла замуж за ассиролога «как в монастырь»: «думала, будет очищение». Но «как муж Владимир Казимирович был катастрофой во всех отношениях». Знакомые оказались правы. К тому же их совместная жизнь совпала с самыми трудными годами. «Владимир Казимирович обходился без всего, только не без чая и табака…» Какое-то время Ахматовой пришлось служить библиотекаршей. И — часами писать под диктовку нового мужа его труды. К тому же у нее продолжал развиваться туберкулезный процесс. «Еще немного — и я бы… перестала писать стихи». И впрямь стихов за эти три года было немного. Лишь в 1921 году, уйдя от Шилейко, Ахматова, можно сказать, «вернулась к жизни».

А когда «брат и сестра» (ставшие отныне только «братом и сестрой») встречались, им трудно было понять друг друга: Ахматова отрицательно относилась к окружению и деятельности Гумилева в последние годы, а он не понимал причин ее уединения и «безделья». Она (со свойственной ей мнительностью) приписывала ему враждебность к себе, видела повсюду его «интриги». Он был внешне дружествен и доброжелателен — и все-таки не мог забыть прежних обид.

К тому же его второй брак оказался ничуть не более удачен, чем брак Ахматовой и Шилейко. А признаваться в этом было тяжело…

По словам Ахматовой, Гумилев в трамвае, «когда мы ехали разводиться», стал советоваться с ней, на ком ему жениться. «За меня многие хотели бы выйти замуж… Например, Лариса Рейснер». Когда это было? Официально брак был расторгнут только 5 августа. К тому времени с новой женитьбой Гумилева все давно было решено…

Лариса Рейснер в невесты не годилась: она уже была замужем за Раскольниковым. Зато Аня (или Ася, как ее еще называли) Энгельгардт (следующая в очереди) «упала на колени и заплакала: «Нет. Я недостойна такого счастья».

Анна Энгельгардт, 1920-е

Так рассказывал сам Гумилев Одоевцевой, прибавляя: «А счастье оказалось липовое…»

Про Анну Энгельгардт-Гумилеву ни один мемуарист не сказал доброго слова:

Он думал, что женится на простенькой девушке, что она — воск, что из нее можно будет человека вылепить. А она железобетонная. Из нее не только нельзя лепить — на ней зарубки, царапины нельзя провести (Л. Чуковская. Записки об Ахматовой).