Зойка и Пакетик

В бараке ей так шумно обрадовались, что Зойка даже растрогалась. Бомбейка лезла целоваться, Зойка брезгливо увертывалась.. Наиль хлопал в ладоши, наливал бормотуху, которую Зойка сроду не пила, предлагал анашу, от которой она раз и навсегда отказалась, называл дорогой кентухой. На одеяле, свернувшись калачиком, спали Сафар и Пакетик. Гриши не было.

- Пропал Гришка! - весело сообщил Наиль. - мы думали, вы вместе решили с нами не водиться, а ты, значит, не знаешь. И Шведа тоже нет. Мы заскучали. Вот вчера я малость разжился, а то насухую все. К тебе боялся идти, а телефона не знаем. Ты, слышь, дай телефон, а?

Зойка молча слушала эти излияния. Мгновенная растроганность ушла, хорошее настроение не возвращалось. Она швырнула под ноги Наиля пузырек с эфиром: разобьется - пусть разобьется. Он не разбился. Зойка повернулась и, ничего не объясняя, ушла.

На следующее утро ей не захотелось идти в школу. Она вообще не любила школу, но иногда это находило как приступ, и по опыту знала - тут уж она через себя не переступит. День-другой придется посимулировать. Встала, пошатываясь, в ночной рубашке, рукой обхватив горло. Сипло спросила:

- Мама, где у нас сода? Что-то не продохну. Боль страшная.

Остальное все отработано. Мама дает наставления, папа кипятит молоко, мешает его с боржоми, стоит над душой, чтобы пила горячее. Затем уговаривает сделать компресс. Зойка соглашается, но все в ней уже дрожит от злости, она почти на срыве, ей хочется остаться одной.

Но когда папа уже стоит на пороге, она неожиданно окликает его, просит присесть рядом, заглядывает в глаза:

- Папа, скажи, если бы вы с мамой решили разойтись…

Папа смотрит оторопело, затем освобождает свою руку из руки дочери. Говорит глухо:

- Мы не разойдемся.

- Нет, ты дослушай меня, пожалуйста. Представь, что все-таки разошлись бы. Ты захотел бы оставить меня с собой? Или с мамой?

- Мы не разойдемся…

- Господи! Как с вами трудно! Но могут же люди порассуждать на отвлеченные темы?

- Я не хочу рассуждать на эту тему.

- Ладно, иди! - кричит Зойка. - Уходи скорее, пожалуйста!

Зойка лежит, закрыв глаза, не шелохнувшись, час или два, затем проваливается в глубокий сон. Проснувшись, срывает с шеи компресс, отшвыривает его на пол, достает тетрадку.

“15 января 1945 года. Вши совсем замучали. Вчера Люся принесла деревянный гребешок…”

“Это же строки, которые первыми попались мне на глаза там, в бараке”, - вспомнила Зойка.

Там, в бараке… в бараке.

Что-то екнуло к нее в груди, что-то заметалось, затревожилось. Она поднялась, не понимая, что с ней происходит. Наталкиваясь на вещи, с трудом отыскала брюки, но вместо того, чтобы надеть, принялась искать свитер и потеряла их. Наконец все собрала в кучу, оделась и выскочила из дома.

На пустыре пыталась остановиться, передохнуть, одуматься: “Да что, в конце концов, случилось, почему я мчусь туда как угорелая? Что он, сгорел этот барак или его, наконец, снесли? Нет, вот он, стоит!”

- Кто здесь? Бомбейка, Генка, Наиль, отзовитесь!

Молчание. Но вот лежит кто-то на полу. Боже мой, почему он так лежит, Пакетик? И отчего блестит, сверкает его голова, чем он накрыт?

- Пакетик, Пакетик!..

Зойка хватает его за руки. Они совсем холодные. Что же он не отвечает! Да ведь у него пакет на голове, вот почему он молчит. Зойка срывает пакет, запах эфира разливается в воздухе.

- Пакетик! - рыдает Зойка. - Пакетик!

Крик застревает в горле, она вскакивает, обезумев, и мчится куда-то, мчится, не разбирая дороги. Четырехэтажный дом, подъезд, лестница на четвертый этаж. Почему сюда? Значит, она бежала сюда?

Надавив звонок, она уже не могла оторвать от него пальца, и когда Анна Сергеевна открыла дверь, почти упала на нее.

Вдруг, потеряв голос, шепотом:

- Анна Сергеевна! Анна Сергеевна! Там Пакетик в пакетике. Мертвый. Анна Сергеевна!

Чистые синие глаза плескались рядом сочувствием, непониманием. Зойка опустилась на пол, мгновенно прозрев:

- Вы Анюта. Ну конечно же, вы - Анюта.

Засмеялась, затем заплакала и снова:

- Пакетик там. Мертвый…