Золи

Она выразительно опускает руки на стол, будто кладя конец спору, и они молча сидят за круглым кухонным столиком с грубо отесанной столешницей. Золи понимает, что дочь немало заплатила за этот стол, прекрасно сделанный, однако фабричного производства. Вероятно, такие сейчас в моде. Все повторяется снова и снова. Память подсказывает, что Энрико имел обыкновение класть руки на кухонный стол и втыкал нож между пальцами, снова и снова, пока древесина во главе стола не стала шершавой от вмятин.

— Знаешь, Франка, это ужасный кофе, знай твой отец, что мы пьем такую дрянь, наверное, перевернулся бы в гробу.

Они смотрят друг на друга, мать и дочь, потом обе широко улыбаются при мысли, что тень Энрико сейчас проскользнула между ними.

— Знаешь, как ни крути, а я по-прежнему нечиста.

— Но ты же сама говорила, мам, что это было и прошло.

— Да, те времена прошли, но я по-прежнему живу в них.

— Ужасно люблю тебя, мам, но ты можешь довести до белого каления.

Франческа произносит эти слова с улыбкой, но Золи отворачивается и смотрит в окно кухни. Не более чем в метре за ним — кирпичная кладка соседнего здания.

— Ладно, — говорит Золи, — давай пойдем прогуляемся. Я бы хотела повидать женщин, которых видела вчера рядом с рынком, может, купим себе головных платков.

— Головных платков?

— А потом покажешь, где ты работаешь.

— Мам!

— Мне бы этого хотелось, чонорройа, я бы хотела немного прогуляться. Мне надо пройтись.

Когда они выходят во двор, у Золи уже хрипит в груди. Несколько птиц выпархивают из крон деревьев и кружат над Золи и Франческой, идущими по растрескавшемуся тротуару. Франческа говорит по мобильному телефону. Разговор, как понимает Золи, идет об изменении в расписании, регистрации, времени обеда и десятках других, еще более важных вещей. Золи приходит в голову, что у нее никогда в жизни не было телефона. Франческа закрывает телефон, потом раскрывает, держит его перед собой, нажимает кнопку и показывает матери фотографию. Золи поражена.

— Старее камня, — говорит Золи.

— Однако приятнее на вид.

— Этот твой молодой человек…

— Генри.

— Так мне держать липовый цвет[30] наготове?

— Конечно, нет, мам. С ним иногда так тяжело. Эти мужчины просто хотят, чтобы ты была их цыганочкой. Думают за завтраком, что ты как-то, ну, не знаю…

— Щелкнешь пальцами?

— У меня их уже столько было, может, надо завести бухгалтера.

Некоторое время они молча греются на солнце, наслаждаясь обществом друг друга. Потом под руку идут к ярко-пурпурному автомобилю, похожему на жука. Золи садится на переднее сиденье. Беспорядок в машине Франчески удивляет мать, но чем-то ей симпатичен: на полу валяются стаканчики, бумага, одежда, пепельница переполнена окурками. Золи приводит в трепет жизнь дочери, такая непонятная, разительно не схожая с ее собственной. На полу у ее ног лежит один из цветных буклетов конференции. Она рассматривает его, пытаясь понять, что там напечатано. Наконец Франческа говорит, переключая передачу:

— От колеса к парламенту: цыганская память и воображение.

— Как замысловато, — говорит Золи.

— Но хорошо, не находишь?

— Да, хорошо. Мне нравится.

Золи не лукавит: в этих словах есть сила и власть, благопристойность, уважение, все то, чего она хотела для своей дочери. На первой странице обложки — красочное изображение: колесо, а внутри него — цыганский флаг, фотография пустующего парламента и танцующая девушка. С краю картинка смазалась и расплылась. Золи, зная, что дочка следит за ней, наклоняется, поднимает буклет, открывает его и видит имена с указанием времени выступлений и номерами аудиторий, расписание ужинов и приемов. «Я никуда не пойду», — думает Золи.

В буклете она видит фотографию чешского профессора — женщины с высокими скулами и темными глазами, которая будет выступать на конференции. Мысль о чешке жалит Золи, но она отгоняет ее, сжимается на дорожном ухабе и говорит:

— Не стану я всего этого дожидаться.

— Если согласишься выступить, я бы могла организовать что-нибудь на торжественном открытии или в последний вечер.

— Не создана я для торжественных вечеров, Франка.

— Одно время ты на них выступала.

— Да, одно время. Было когда-то такое.

Мимо окон проплывают пригороды Парижа, и вдалеке Золи видит несколько невысоких домов-башен. Она вспоминает, как стояла на холме с Энрико, глядя на лежащую вдали Братиславу, и чувствует его нежное прикосновение, вдыхает его запах и видит — она и сама не знает почему — концы его штанин, полощущиеся на ветру.

— Это здесь ты работаешь?

— Тут у нас клиника.

— Это бедные люди, — говорит Золи.

— Мы сейчас строим центр. У нас пять юристов. Есть «горячая линия» для иммигрантов. Обращается много мусульман, людей из Северной Африки, и арабов тоже.

— А наших?

— В школах Сан-Дени и Монтрей у меня запущен художественный проект для цыганских девочек. Потом покажу их работы.