Золотая дева

— Ну, здравствуй, Батон, — неожиданно раздался в наушнике Антона хриплый, с придыханием голос.

— Здравствуй, Исаак Маркович, — ответил голос Канарского. — Садись, дорогой, угощайся. Водочки откушаешь под икорку?

Антон отодвинул недоеденный суп и замер, вслушиваясь в каждый звук, в каждое слово. Очевидно, что Гройсман — а это, без сомнения, был он — прошёл на веранду не через главный зал, а другим входом.

— Ты же знаешь, Пётр, что я так и так не пью. Лучше ответь словами, что ты имеешь сказать мне за те монеты.

— Дело стоящее, — охотно отозвался Канарский. — Десять империалов, это серьёзно.

— Пётр, скажу тебе, как родному: их будет, увы, не десять, — перебил Гройсман. — Три монеты я обещал очень серьёзным людям.

Наступила пауза, послышался узнаваемый звук льющейся в рюмку водки. Канарский крякнул и смачно хрустнул чем-то, закусывая.

— Я так и знал, — просипел он. — Знал, что ты, Ися, непременно меня хоть немного, но кинешь.

— Зачем такой пафос! — возмутился Гройсман. — Да, я таки имею свой маленький гешефт с этого дела. Я пожилой человек, Пётр. У меня неважное здоровье и внуки. Посмотри, Пётр, как всё дорожает…

— Ты ещё пожалуйся на собес, — перебил Канарский. — Давай, Исаак Маркович, ближе к делу. Три монеты, как я понял, ты скинешь сам. Семь реализую я за границей. Дело нешуточное. Монеты нельзя сбывать по одной. Если они начнут всплывать в частных коллекциях, цены упадут вдвое. Вывод: нужно найти семь покупателей и слить монеты одновременно.

— Именно так, Пётр, именно так, — подтвердил Гройсман. — Свои три я тоже попридержу.

Снова возникла пауза: принесли судака. Пока ставился поднос, звенели ножи и вилки, по делу не было сказано ни слова.

— Сколько зелени продавец просит за всё? — спросил наконец Канарский.

— Триста тысяч, — вздохнул Гройсман. — Причём этот шлимазл требует непременно в евро.

— Сколько?! — возмутился Канарский. — Да он что, белены объелся. У меня всего сотка в долларах, ещё двадцать штук наскребу в евро.

— Я дам сорок пять, — вздохнул Гройсман.

— Итого, в евро сто пятьдесят, — подытожил Канарский. — Больше не дадим ни копейки.

— Золотые слова, Пётр, — снова вздохнул Гройсман. — Будем сказать ему свою цену. Только не сделает ли нам продавец красивый прощальный жест ручкой?

— Не сделает, — заверил Канарский. — Сбыть оптом десяток таких монет, неизвестно откуда взятых, в нашей отчизне, кроме нас с тобой, больше некому. А за границу с таким прикупом продавца не выпустят. Тут нужно человечка на таможне иметь. У меня, к примеру, он есть.

Снова возникла пауза: плеск водки, кряканье и звон вилки о фарфор.

— Зря ты, Исаак, отказался от судачка, — с чувством произнёс Канарский. — Лучше, чем здесь, его нигде не готовят.

— Ты же знаешь, Пётр, за мой анамнез, — в очередной раз вздохнул Гройсман. — Ни жира, ни алкоголя и только положительные эмоции. А где таки взять те эмоции, когда вокруг один грандиозный шухер?

— Ты уже встречался с продавцом? — перебил Канарский.

— Нет, но этот поц уже в Питере. Судя по хватке и гонору, из деловых. Договорились так: я пришлю к нему Мойшу Лимбаха посмотреть на товар.

— Почему Лимбах? Почему, не сам?

— Лимбах хорошо знает за монеты. Если поц порожняк засветит, Мойша поймёт это на раз и два. А я посмотрю за Мойшей, не прилипнет ли за ним хвост.

— Думаешь, подстава? Пасут продавца?

— Думаю, пока нет. Но я, Пётр, никому никогда не верю. Потому и дожил до такого анамнеза.

Снова возникла пауза: плеск водки, шумный выдох и дробь нетерпеливых пальцев о стол.

— Мне тоже светиться не следует до поры, — тихо сказал Канарский. — Ладно, пусть идёт Мойша. Если всё чисто, я в деле. Если нарисуются мусора, я завтра же сваливаю в Финляндию.

— Батон, не торопись думать за Финляндию и мазать лыжи, — скрипучим шёпотом произнёс Гройсман. — Есть к тебе ещё один интерес. Поц, что торгует монеты, засветил ещё и вот это. Прислал фотку. Вот, глянь.

Антон напряг слух, пытаясь не упустить ничего важного. Глядя на его побледневшее, каменное лицо, лейтенант хотел было встрять с вопросом, но Антон сделал ему знак не мешать.

— Пресвятая Богородица! Я думал, что такие больше не находят, — послышался наконец голос Канарского, явно взволнованный.

— А он и есть дореволюционный, — вставил Гройсман. — Можно сказать, осколок империи. Посмотри, Пётр, чистый дюшес!

— И сколько же продавец просит за осколок империи?

— Разговора не было. Но, что-то мне подсказывает, что таки дорого. У старого бедного Исаака нет таких денег.

— Скинем монеты, деньги будут, — заверил Канарский. — Упускать такой шанс нельзя.

— Очень правильно, — отозвался Гройсман. — Представляешь, Петя, какой кипиш вызовет эта штуковина на любом европейском аукционе? Готов сброситься напополам: даю тридцать процентов.

— Давно хотел спросить тебя, Исаак Маркович, — после паузы спросил Канарский. — Зачем тебе столько денег?