Золотая лихорадка

Вероятно, именно он ударил меня — и именно этим аппаратом.

А потом добавил кулаком. И потом подошел третий — с автоматическим шприцем в руках.

Именно этот последний легко ухватил за шкирку Бубнова, тряхнул его, а потом, бесцеремонно швырнув на пол, произнес следующую речь:

— Ну, шалава, тебя же добром просили!! А коли ты решила попутать… мочилово нам тут захороводила…

— Да че разговаривать? — хрипло проговорил парень с «узи» (он отобрал его у меня и вернул в свое владение). — В расход — и ноги отсюда! А то мало ли че!

— Эт-та верна-а, — отозвался тот и притянул к себе Бубнова. А парень с «узи» шагнул ко мне и направил пистолет-автомат на меня.

Его лицо страшно перекосилось, когда палец на курке дрогнул, и у него вырвалось хриплое:

— Ну… что же ты заглохла, сука…

И тут произошло нечто необъяснимое.

…Оконные стекла негромко хлопнули, и на поверхности внутреннего, расходясь от небольшого белого кружка с аккуратным отверстием в самой сердцевине, зазмеились и расползлись во все стороны, хищно извиваясь, прихотливые трещины, — и оба стекла, на доли мгновения упруго завибрировав, с грохотом и звоном рухнули десятками больших и малых полос и осколков прямо на сжавшегося под окном Геннадия Ильича.

А на груди амбала с «узи» быстро набухало, расплываясь кровавое пятно.

Он выронил пистолет, посмотрел на меня округлившимися от предсмертного изумления глазами — в них не было боли, только слепое, обвальное ошеломление! — и на подломившихся ногах рухнул прямо на двумя секундами ранее потерявшего сознание Бубнова.

Человек с пистолетом-шприцем вскрикнул и попятился, но тотчас же две пули угодили ему в грудь, и его откинуло назад.

Непонятно, как при такой отдаче мог устоять на ногах мой несостоявшийся убийца — вероятно, пули были выпущены из крупнокалиберного оружия.

Последний уцелевший — тот самый лысый, что ударил меня телефонным аппаратом, — вместо того чтобы припасть к полу и лежать, бросился к дверям, чтобы выбежать из комнаты…

Он не добежал до двери, вероятно, двух метров: его голова разлетелась буквально на куски. Его швырнуло лицом о пол, и он, проехав по полу метра полтора, застыл на пороге.

Господи, да что же это?!

Я попыталась было приподняться, но пронизывающая боль в голове и звериный инстинкт самосохранения заставили меня снова припасть к прохладному полу, прижаться к нему щекой и слушать, как ворочается в мозгу гулкая, выворачивающая меня наизнанку тошнотворная дурнота.

Потом все-таки мне удалось подняться. Я пошарила рукой по полу, подобрала снова перешедший в статус бесхозного «узи» и начала тормошить Бубнова.

А ему, бедолаге, кажется, сильно досталось от осколков стекла — лицо порезано в нескольких местах, голова, кажется, пробита.

Хотя могло бы быть и хуже.

Определенно — могло бы. Достаточно взглянуть на вон того хлопца с перерезанным горлом, лежащего у книжного шкафа.

— Геннадий Ильич… ну, Геннадий Ильич! — пробормотала я. — Але, Гена… Геннадий Ильич!!

К счастью, он довольно быстро проявил признаки жизни. Пошевелился, почему-то чихнул и открыл глаза.

— Что… что это было?

— Быстро уматываем отсюда, Геннадий Ильич! — пробормотала я. — Неизвестно, чьи это люди были. И точно так же неизвестно, что будет дальше!

— Я… никуда не пойду! — выдавил он.

— Не дури, Гена, — холодно сказала я. Вероятно, таким же тоном говорил Чебурашка, когда, как поется в песенке, «необыкновенный и самый лучший в мире крокодил» приходил домой вхлам пьяный.

— Кто были… эти люди?

— Запросите паспортное бюро, — ледяным тоном отрезала я, отворачиваясь. — А вообще, если мы сейчас будем гадать, кто были эти милые джентльмены, вместо того чтобы в темпе рвать когти, то очень скоро узнаем все от них самих. На том свете.

Конечно, я сгущала краски. Быть может, стоило дождаться милиции — а она должна приехать вот-вот, все-таки пошумели мы знатно.

Такой фейерверк устроили — никакому там миллениуму и не снилось.

Особо не церемонясь, я подняла Бубнова на ноги. Вид он имел самый жалкий: лицо, руки и пиджак в крови, да еще ногу он, оказывается, подвернул при падении.

— Пойдем, — сказала я.

— Куда?

…В самом деле, куда? Решать нужно было как можно скорее, потому что в пробитой голове шумело, периодически к горлу подкатывала мерзкая тошнота, а руки и ноги становились ватными.

К тому же я заметила, что правый рукав моего пиджака буквально набух от крови. И, судя по тому, сколько ее было, это вовсе не чужая кровь. Моя.

Значит, меня все-таки подстрелили. Вероятно, одна из автоматных пуль все-таки достала меня через кресло. Конечно, кресло — это же не бетонный козырек.

В запале борьбы я просто не заметила своей раны, как оно часто бывает, когда адреналин хлещет по всему телу.

А крови потеряно, судя по всему, много. Вон как шумит в ушах.

…Куда?

— Может, к Розенталю, а, Мария? — слабым голосом спросил Геннадий Ильич и потянулся было к столику, на котором обычно стоял телефон, но тут увидел его останки, так ловко разбитые о мою голову.