Золотая тень Кадыкчана

– Певек – это самый перспективный сейчас порт. Там мягче климат. Хотя, если южак задует, несдобровать. Кроме того, там, в Чаунском районе, сейчас прииски открыли, золота много нашли, олово, ртуть. Поэтому порт отстраивают. Ну а в Дальстрое так уж повелось: где строительство, там лагеря. Зэков понагнали.

– Нет, я не хочу работать рядом с зэками. Нагляделся. Знаю. Душа содрогается вспоминать, – возразил я.

– Тогда Анадырь. Но это далековато добираться. Никто не может гарантировать, что в Анадыре нет зэков.

– Тогда порт Проведения. В его границах береговая полоса Уэлена и Лаврентия. А из Уэлена можно опять самолётом или вертолётом до Берелёха долететь. А в Лаврентия и Проведения лучше не заходить. Там воинские части понагнали. Тыгрыгын говорил, хулиганят ребята. Чукчей обижают, женщин насилуют. Разбежались чукчи от них по тундре. И вообще сейчас чукчи сильно обижены. Нам как-то надо избежать встречи и с военными, и с чукчами, и с лагерной охраной. В общем, идём той же дорогой, которой сюда шли, в Уэлен идём. Ждём транспорт на Берелёх.

Лёва с недоумением посмотрел на меня.

– Зачем ты опять на Берелёх нацелился? Как мы оттуда выбираться будем?

– У меня сейчас мелькнула ценная мысль.

– Как эта мысль связана с Берелёхом?

– Сейчас расскажу. Каждую осень посёлок посылает в Якутию машины, закупают на всех картофель. Значит, по нашей Колымской трассе уже можно доехать до Якутии. Ну а Якутия – это уже материк. Там есть сообщение железной дорогой. А где есть железная дорога, там близко Томск и Москва. Теперь ты понял меня?

– Понял. Но ведь картофель закупают осенью.

Лев недоумённо смотрел на меня.

– Нам не нужны машины с картофелем. У нас на Кадыкчане уже весна, в дороге не замёрзнем. Мы можем ехать на попутных машинах. Вдоль всей дороги имеются небольшие дорожные посёлки. Дорогу надо содержать в порядке. А там, где есть посёлок, есть магазин. Голодать не будем. И потом, дорога для чего строилась? Правильно, чтобы по ней возили грузы. Усёк?

– Михаил, ты гений. Я усёк. Но учти, дорога не из лёгких. Длинная и долгая.

– Ясно. Это не самолёт и даже не вертолёт. И опасная. В дорожных посёлках в основном живут отсидевшие свой срок зэки или спецпереселенцы, – заметил я.

Лев вздохнул. Встал и начал натягивать рюкзак.

– Так и быть, идём. Там видно будет.

– Ну что, двинем на Уэлен. Там будем ждать нашего знакомого лётчика с Берелёха. А вдруг повезёт, и мы вновь встретим Арсения.

Мы шли по тундре, стараясь обходить посёлки, прииски и особенно лагеря и их охрану. В Горячие Ключи мы не зашли. Это было не наше место. Где-то там была похоронена Лиза и часть моей души. После того как мы посетили её могилку, мне стало легче. Отболело и отмерло. Лев не напоминал мне, понимал. Да и его воспоминания ранили. Мы шли молча.

Чукотка – край притягательный. Я любил Чукотку в любое время года, любил её сопки, её болота, кочки, озёра, реки, океан. Теперь я прощался с ней. Я знал, что больше сюда не вернусь. Прибуду в Томск и мои странствия окончатся.

Служу Советскому Союзу

Пока мы шли до Уэлена, Лев мне рассказывал о том куске жизни, который был мне неизвестен. Это приблизительно с 1942 года.

– Я подлез под трупы, которые нашёл на территории, где нас загнали на ночёвку. Место было тёмное. Я боялся, что меня обнаружат и пристрелят, когда будут сниматься утром. Тем, кто не мог подняться, охранники делали при снятии лагеря контрольный выстрел в голову. Но бог миловал. Три трупа их не заинтересовали. Пленных угнали. Я ещё долго не шевелился. Ты же понимаешь, я отчаянно трусил. Потом выполз. На своих спасителей не смотрел. Война приучила не бояться мертвяков. В тот момент я ничего не чувствовал. Полз автоматически к лесу. Рана в груди открылась, я потерял сознание. Очнулся в каком-то сарае. Старушка приложила палец к губам. «Молчи», – шепчет. На улице разговор слышу немецкий. Эта бабка меня втихаря как-то приволокла в этот сарай. Она там жила. А в её избе немцы пристроились. Она им прислуживала. Ночью надо было уходить. Она вывела меня на партизан. Это было в Белоруссии, недалеко от Барановичей. Небольшой городок, Слоним называется. Ну а Барановичи – большая железнодорожная станция. У нас много дел около Барановичей было.

Лёва не стал рассказывать про свои партизанские дела. Я их знал по собственному опыту.

– Рыбалка там была приличная, – свернул он с военной темы. – Речка небольшая, равнинная, летом такая красивая. Лахазва называется. Утром раненько, чуть свет, сматывались на рыбалку, форель ловили. Форель – рыба особенная. Ей вода нужна чистая, светлая. Затаиться надо, чтобы рыба тебя не видела.

Лев стоял и улыбался своим воспоминаниям. Я его не тревожил. Приятно видеть человека занятого счастливыми воспоминаниями. Однако надо было идти.

– Пойдём, Лев. Дорогу осилит идущий, – говорю я.

– Пойдём. Ты знаешь, я в Белоруссию влюблён. Люди там до того мне родными стали. А в лесу у нас было нехилое местечко. Там я и стал певчим. Ожил. Спел ребятам один раз. Потом меня просить стали. Я не капризничал.