Золотарь

— Вы, господин барон, — отвечал маэстро, — делаете довольно быстрые успехи. С годами, я думаю, из вас получится настоящий самодур и деспот не хуже Нерона. Читали ль вы «Жизнь двенадцати цезарей»?

— Нет, — сказал Кристоф. — И оставьте, пожалуйста, свои намеки при себе. А сейчас потрудитесь объясниться. Я весь внимание.

— Хорошо, — сказал маэстро. — Я объяснюсь. Но и вы не сочтите за труд поведать мне, зачем вы без спроса трогали жидкость на подоконнике. Она довольно резко пахнет, не так ли, ваша милость? Уж не поэтому ли вы так не в духе? Если бы вы только знали, какой опасности подвергали свой разум, вдыхая ее ядовитые испарения!

— Что это было? — спросил Кристоф.

— Это был, — отвечал старик, — экстракт сока мексиканских кактусов. Очень опасная вещь. Не каждый в состоянии перенести действие этих паров и остаться, что называется, в своем уме. Ваша психика, юноша, оказалась, по-видимому, на редкость устойчивой, раз вы можете сейчас складно и внятно разговаривать. Что вы испытали?

— Я видел слова. И, вы правы, я действительно чуть не сошел с ума.

— Гм! Очень любопытно, — молвил маэстро. — То, что вы видели слова, говорит о незаурядности вашей натуры, не сочтите за лесть, ибо конфликт между нами еще не исчерпан. Мне самому посчастливилось видеть слова лишь единожды, и скажу вам без утайки, юноша, для меня это явилось настоящим потрясением. Целую неделю после этого я почти не разговаривал. Вы, впрочем, и сами видели, какой материальностью, какой вещественностью обладает все, нами изрекаемое. И все же, не сочтите за обиду, урока вы не усвоили, ежели считаете себя вправе разбрасываться оскорблениями, больно ранящими сердце старика-ученого. Стоило ли, скажите, посвящать всю жизнь служению науке, чтобы уже на закате таковой, то есть жизни, услышать в свой адрес подобное?

— Я сказал это, — произнес Кристоф, — не из желания оскорбить вас, но единственно из-за возмущения…

— Понимаю, — сказал маэстро. — Гадания вообще вещь весьма деликатная. В единый миг человек становится виден и понятен, извините за каламбур, как на ладони. Видны его тайные мотивы, помыслы, а также то, куда эти мотивы и помыслы могут привести. У очаровательной Вероники в мыслях и чувствах преобладает любовь. Любовь к вам, господин барон. И ясно читается также и то, что она способна на безумства…

— Что вы имеете в виду? — вспыхнул Кристоф.

— Совсем не то, что вы подумали. А также не то, что подумала графиня. Увы, деликатность моя не позволила мне ей это разъяснить, впрочем, она в порыве гнева и не пожелала меня выслушать.

— Так объясните это мне!

— Что я и делаю. Любовь, видите ли, чувство сложное. Она побуждает юношей целыми ночами простаивать под окнами возлюбленных, при всей бесполезности этого занятия. Она вынуждает молоденьких девушек убегать из дома, вступать в тайные браки, в порыве ревности буквально шпионить за юношами. Это прекрасно, но юной Веронике подобные проявления чувств угрожают опасностью. И немалой опасностью. Вот и все, что я сказал, вернее, хотел сказать, — поправился маэстро, — графине. Мне пришлось из-за этого затронуть материи деликатные, что неминуемо привело к обидам и недоразумениям. И в вашей власти, господин барон, обижаться на меня. Можете даже удалить меня из замка. Я приму свою участь, какою бы она ни была.

— Честно сказать, — произнес Кристоф после продолжительного молчания, — мне также не совсем ясно, что вы имеете в виду. Но будем думать, что сказали вы это не злонамеренно…

— Нисколько, — подтвердил маэстро. — И никоим образом не злонамеренно. Более того, я нижайше умоляю вас и, заочно, прекрасную графиню простить меня за дерзость, непростительную для доктора красноречия. И тем более огорчительным является это хотя бы потому, что предупреждение мое осталось невыслушанным, подобно прорицаниям Кассандры. Непростительно также то, что я не учел одно элементарнейшее свойство женской натуры, а именно упрямство. Бесполезно заставлять женщину внять голосу разума. Все равно женщина все сделает по-своему.

— Итак, — сказал Кристоф, — недоразумение можно считать выясненным.

— С великим удовольствием, — сказал маэстро, — я бы принес свои извинения графине, но, боюсь, она не станет меня слушать.

— Маэстро, — перебил Кристоф, — замнем это дело. Сейчас я с гораздо большим удовольствием послушал бы, что вы скажете о той самой жидкости на подоконнике. Ее действие было таким странным и таким… необыкновенным. Действительно, некоторое время я воспринимал окружающее иначе, чем обычно, и это еще слабо сказано.

— Ах! — воскликнул маэстро. — В свое время, когда мне случилось побывать в американских колониях (да, я был и там!), мне вручил этот пузырек один индейский маг, чье имя я не вправе разглашать никому. Он вручил мне его с наказом — пользоваться крайне редко, только в целях получения магического зрения, когда видишь все без прикрас и мнимостей, каждый предмет окутывающих.

— А что, — спросил Кристоф, — кроме слов, можно видеть с помощью этой жидкости?