Золото под ногами

– Поручение, конечно, сверхважное и секретное?

– Нет, джентльмены, никаких секретов. Мы действуем открыто. Моя миссия заключается в наблюдении и своевременном информировании президента. У вас тут преинтереснейшие дела творятся, мы должны держать руку на пульсе.

Безусый крепыш лет тридцати, по виду типичный фермер, придвинулся по скамье поближе к Чарльзу Милвертону и шепнул ему на ухо, обдав свежим запахом хорошего виски:

– Когда, мистер?

– Что именно, мистер? – так же интимно шепнул советник.

– Когда мы станем штатом САСШ? Признаться, желтопузые и краснозадые нам до смерти надоели своим нытьем. Нам нужен порядок, мистер!

Хитро усмехнувшись, советник посмотрел в глаза собеседнику, демонстративно отодвинулся и громко произнес:

– Не имею понятия, о чем вы, мистер!

– Значит скоро… – удовлетворенно протянул тот и, помолчав, внезапно сменил тему. – Так вы на шхуне прибыли?

– Я уже говорил, мистер. На шхуне.

– Про Черного дьявола, стало быть, не слыхали?

– Сегодня узнал о его существовании от этого джентльмена, – серьезно ответил Милвертон, указав на «святошу», спавшего в углу. – Вы полагаете, в его словах была толика истины?

– Как вам сказать… Говорят, его видели еще по ту сторону гор. Черный, огромный, в два человеческих роста, из глаз – искры, земля под ногами дрожит…

– Откуда такие подробности?

Собеседник Милвертона задумчиво повертел в руках стакан, как бы размышляя, стоит ли отвечать, а если стоит, то насколько откровенно, потом откинулся на спинку стула, приложился к стакану и твердо сказал:

– Я сам его видел.

Глава IV

Муниципальные выборы в Сакраменто оказались под угрозой срыва по причине непрекращающегося неконтролируемого перемещения избирателей. Каждый день в город приходили, приезжали верхом и приплывали по воде десятки новых жителей, и примерно столько же покидали его пределы, уходя на восток вверх по течению Американ-Ривер или на север вверх по течению Сакраменто.

Устав гоняться за неразумными согражданами и призывать их к выполнению гражданского долга, городской шериф Джеймс Хопкинс посовещался с мэром, взял подписные листы и с тремя помощниками прошелся по домам разбежавшегося электората. За день им удалось собрать количество подписей, достаточное, чтобы наблюдатель от Конгресса сенатор Киберг – въедливый хмырь, длинный, как оглобля, и лысый, как булыжник – признал выборы состоявшимися и убрался с глаз долой в Монтерей.

Не успел шериф утереть пот со лба, как долг службы в лице посыльного от Джона Саттера позвал его к черту на кулички: какие-то мерзавцы снова воровали императорских быков.

Выпроводив посыльного, шериф яростно швырнул в стену боевой топор мивоков, подаренный ему лет пять назад индейским старейшиной в благодарность за то, что Хопкинс вернул индейцам украденный скот. Топор вонзился в стену, а Хопкинс рухнул в кресло, испытывая непреодолимое желание плюнуть на все и отправиться в горы мыть золото. Впрочем, это желание посещало Хопкинса всякий раз, когда его – муниципального служащего на муниципальной зарплате – заставлял работать на себя крупнейший налогоплательщик Калифорнии Джон Саттер. И самое противное, что при каждой встрече этот нувориш пускался в пространные и высокомерные рассуждения о долге Хопкинса перед обществом в целом и перед Джоном Саттером лично.

Какого дьявола, в конце концов!

Вот, например, шурин. Взял сына и пропал на полгода. А вернулся – кум королю. Съездил в Монтерей, продал добычу и вложился в недвижимость. Отстроил сначала ночлежку для старателей, потом гостиницу, а теперь сам Джеймс ходит в его салун, платит за виски. Все-таки скотина Фрэнк, подумал Хопкинс, очередной раз недобро помянув шурина, мог бы за выпивку деньги не брать, родня как-никак…

Джеймс Хопкинс не производил впечатления типичного шерифа Дикого Запада. Был он худ, невысок и вообще слегка несуразен. Казалось, его руки и ноги живут отдельно от хозяина своей жизнью и по собственному разумению. Одежда сидела на его нескладной фигуре кривовато, походка была нетвердой, шаркающей. Он быстро сбивал обувь и был самым частым посетителем у сапожника Гарри Тер-Григоряна. Вытянутый бугристый череп, торчащие уши, сливовидный нос, маленькие глубоко посаженные глазки под нависающими надбровными дугами, впалые щеки и скошенный подбородок – не красавец, что уж там. Хопкинс даже усы не мог отпустить, потому что они росли глупыми разноцветными кустиками и топорщились во все стороны.

Был он единственным сыном дровосека Джереми Хопкинса и уже в пять лет махал топором, как заправский мастер, обрубая ветви с поваленных стволов, а в десять работал на равных с отцом, орудуя с ним в паре двуручной пилой. От непосильной монотонной работы его руки постоянно ныли, а ноги затекали до полной потери чувствительности, но Джереми Хопкинс регулярно напоминал сыну толстым кожаным ремнем, что зад чувствительности не теряет. И Джеймс приучил себя каждую свободную минуту давать отдых зудящим мышцам. Вот потому-то его руки во время ходьбы болтались, как неприкаянные, а ноги то заплетались, то разлетались, как он сам любил приговаривать.