Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

Словом, обретение дядьки очень обрадовало Ивана. Прежние обиды забылись, и наставник с учеником весело болтали, сидя за кружкой светлого токайского. За прошедшее пятилетие пожилой пестун изменился мало - был таким же добродушным и рыхлым, с бабьим голосом и пальцами-колбасками. На одном из пальцев, как и прежде, отливал зелёным толстый перстень с крупным изумрудом.

- А скажи, Петро, - посмотрел на драгоценность Берладник, - там внутри всё ещё находится яд?

Дядька начал кудахтать - это у него означало смех:

- Фу, Иване, ты уже большой мальчик, а по-прежнему веришь в глупые небылицы! Это ж я говорил нарочно, чтоб ученики предо мною трусили.

- Нет, я знаю верно. Кто-то из холопов, нанятых Владимиркой, влез к тебе в светёлку, снял у спящего перстень и достал отраву, а затем подсыпал моему отцу.

- Чушь какая! Яд как был на месте, так и есть до сих пор…

Молодой человек захлопал в ладоши:

- А, купился, купился! Я тебя поймал! Пётр конфузливо опустил глаза:

- И не стыдно подлавливать старика-учителя, подпоив его вином?

- Ладно, не сердись. И скажи по совести: для чего тебе этот самый яд?

- Может пригодиться.

- Ой, не ерунди: нешто ты способен кого-нибудь отравить?

- Боже упаси!

- А тогда зачем?

У боярина пролегла на лбу печальная складка;

- Для себя храню. Коли заболею смертельно. Чтоб не множить мук - ни своих, ни близких людей.

- Вот чудак! - произнёс Иван укоризненно. - Самому травиться - превеликий грех.

- Будто я не знаю! Так, на крайний случай - если допечёт…

А весной 1150 года, собираясь в поход на Русь, ученик уговорил Бориславича ехать вместе с ним. И хотя наставник не терпел насилия, был далёк от схваток и битв, мысль вернуться на родину, вновь увидеть дорогой Перемышль и уйти не в чужую землю, а в свою, отцовскую, захватила его всецело. Так он оказался рядом с Берладником на Верецком перевале через Карпаты.

Но разгром галицким правителем лучших частей венгерского войска изменил планы боярина: опасаясь за свою жизнь, он проследовал вместе с Иваном мимо Перемышля и попал во Владимир-Волынский, где и познакомился с Изяславом. Пётр Бориславич, умный, благообразный, очень ему понравился, и они много говорили на различные философские темы. «Я беру тебя с собой в Киев, - накануне похода объявил свою волю князь. - Коль откажешься - затаю обиду. Мне зело будет не хватать наших задушевных бесед». Раз такое дело, то пришлось согласиться. В общем, вместо западной оконечности Галицкого княжества дядька Берладника оказался в сердце Руси, во дворце великого князя, в лучших его приятелях.

Осень и зима прошли незаметно, а весной появился гонец из Венгрии: Гейза сообщал, что в апреле двинется на Галич, и просил Изяслава присоединиться. Киевский правитель начал собираться в поход и однажды заявил перемышльскому боярину:

- Ты, Петро, поедешь со мною. Может, посоветуешь что премудрое или развлечёшь на досуге. Я к тебе привык. И скучать стану от разлуки.

- Вот попал я, как кур во щи, - думал пожилой педагог, едучи в повозке княжеского обоза. - Лучше бы сидел в Венгрии. Нет, оно, конечно, милость Изяслава почётна, ем и пью от пуза… но уж больно хлопотно. Нет уединения и покоя. А в мои годы это поважнее вина да пищи».

Возвращаясь на Русь, венгры поступили благоразумнее: выставили дозоры и следили за возможным перемещением неприятеля; но отрядов Владимирки видно не было, и мадьяры беспрепятственно подошли к речке Сану. Встав походным лагерем, Гейза распорядился выслать навстречу Изяславу пышное посольство из числа лучших рыцарей. Вскоре появился и шурин - во главе пяти тысяч киевлян. Два владыки встретились у Ярославля Перемышльского (ныне это польский городок Ярослав, так же как и старый Перемышль - ныне польский Пшемысль), отобедали вместе и произвели смотр вооружённых сил. Пиром и парадом остались довольны.

- Где Владимирко? - обратился король к великому князю.

- Донесли, будто с войском движется сюда. Мы ему устроим самую достойную встречу!

- О, не то слово! - Гейза опустил вислые усы в винный кубок. - Как здоровье Петра Бориславича? Мне Иван давеча сказал, что старик простужен.

- Да, хандрит и кашляет. Просит отпустить его в Перемышль - поклониться могилам предков, помолиться в монастыре и, приди его смертный час, хочет умереть на родной земле.

- Он хороший человек.

- Умный, незлобивый. Я его люблю.

- Да, и я. Буду опечален, коли в гроб сойдёт.

- А моя печаль станет неизбывна.

- Но противиться воле боярина, видимо, не стоит. Раз его душа тянется домой - пусть поедет.

- Ты, наверное, прав. Я позволю ему уехать.

- Может быть, отеческий воздух исцелит беднягу?

- Дал бы Бог, дал бы Бог!