Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

У Владимирки больше не было причин притворяться раненым, и, сбежав с крыльца, он стоял, подбоченясь, глядя, как Берладник спрыгивает с лошади.

- Ты пошто приехал, Иване? - вроде с удивлением произнёс отец Осмомысла. - Мы тебя не ждали.

- Отчего ж не ждали, коли я наместник? - дерзко отозвался племянник.

- Ты - наместник? Чей же, право слово?

- Так известно чей - киевского великого князя Изяслава Мстиславича.

- Нешто есть такой князь? - поднял брови галицкий правитель. - Долгорукого помню… Изяславку как-то не очень…

Захлебнувшись от ярости, молодой человек воскликнул:

- Погань, тать! Ты ж патрикулу целовал, христопродавец!

- Я? Патрикулу? А-а, такой малюсенький деревянный крестик? Он и силы-то не имеет никакой, кто ж в него поверит! - И, сцепив руки на груди, посоветовал: - Так что отправляйся, Иване, с моего двора. Я сегодня добрый и велю отпустить тебя с миром, а не колотить и не затравить псами. Коль не нравится - можешь забирать Перемышльскую землю, если сможешь… Где они, твои спутники по рати? Киевляне да унгры? А-у-у!.. Что-то не видать… Эх, не думал я, что покойный братец выродит на свет подобного простофилю. Смех и грех!

А Берладник вскочил в седло и сказал на прощанье - тихо, но отчётливо:

- Смерть твоя, Володимере, на пороге. Долго тебе не жить.

И на этот раз как в воду глядел…

7

Ярослав не участвовал в отцовой кампании, а сидел безвылазно в Галиче весь минувший год. Было на то несколько причин. Первая, и самая главная: князь боялся подвергать Осмомысла слишком большой опасности в случае провала задуманного. Даже разработал план отпора, если враг будет осаждать их столицу. И оставил в городе неплохую дружину. Во-вторых, зрение у княжича становилось хуже, близорукость явно росла. По совету лекаря снарядили человека в Константинополь: тамошние медики научились шлифовать драгоценные камни столь искусно, что недужный, глядя через линзы, видел все предметы более отчётливо. Но посыльный куда-то запропастился - может, загулял с казёнными средствами, может, умер. А вояка без глаз никому не нужен в походе - или сразу убьют, или попадёт в плен. Ну и, в-третьих, молодой супруг оставался дома при беременной Ольге, ждал рождения первенца. Юрьевна носила свой большой живот с гордостью, думала о будущем чаде беспрерывно и мечтала часто, чтобы появившийся отпрыск был пригож и лицом, и телом. «Вот бы хорошо, если бы не взял ни моей дородности, ни излишней худобы Ярослава, - рассуждала она, - стал бы вроде Гаврилки Василича - сильный да фигуристый, кровь с молоком! Но умом и усидчивостью в отца. А в меня - крепостью характера и смекалкой. Нам ведь, Долгоруким, в смётке не откажешь. А унгорская и греческая кровь моей маменьки даст ему спокойствие в сочетании с южной пылкостью…»

Роды начались вечером 17 марта 1151 года, и течение их было быстрым, лёгким, так что хлопец выскочил, точно Маслом смазанный. Повивальная бабка показала его княжне: толстый, тёмно-розовый, в сгустках крови и слизи, он сучил ножками и ручками, не крича, а хрюкая. «Ой, какой потешный, - улыбнулась мать. - Мальчик, мальчик! Словно по заказу!»

Кликнули отца. Ярослав появился на пороге одрины взволнованный, чуть ли не дрожащий, словно сам рожал; первым делом обратился к жене: «Как ты, душенька?» - но ответа не слышал, потому что с ужасом смотрел на новорождённого, омываемого в тазу. «Господи, какой безобразный! - оценил Осмомысл про себя. - Ровно головастик. Это есть моё продолжение? Ни за что б не поверил. И к тому же - мальчик. Значит, не породниться вовек с новгород-северским князем Святославом Ольговичем, как он предлагал! Вот не повезло!»

- Что, не нравится? - догадалась Ольга, уловив его взгляд.

- Ой, да отчего же? - спохватился тот и натужно растянул губы. - Замечательное дитя… Будет новый князь. Маленький Володимерко…

Женщина согласно моргнула:

- Хорошо, Володимерко. В честь твоего родителя и великого моего деда - Володимера Мономаха.

- Володимера Крестителя, Красно Солнышко тож, нашего общего предка.

- Да. А по святцам как?

- Можно Марком, а можно Яковом. Я смотрел.

- Лучше Яковом: Яша, Яшенька… Так оно приятнее.

- Я перечить не стану. - И потом пошутил: - Назови хоть горшком, только в печь не сажай!

- Тьфу, типун тебе на язык! - рассмеялась Юрьевна. Выйдя из одрины, Осмомысл прошёл по галерее дворца, освещённой несколькими факелами, и спустился с крыльца во двор. Ночь стояла звёздная, тёплая и тихая. От конюшни тянуло конским навозом, сеном; где-то за трубой надрывался ополоумевший мартовский кот. И журавль колодца выглядел в полутьме таинственно.

Молодой папаша повернул налево - к северному крылу дворца. А поднявшись в терем, постучал в одну из дверей. Низкий женский голос недовольно спросил:

- Кто? Какого лешего? Полночь на дворе!

- Это я, Арепа, открой, - отозвался юноша.

- Батюшки светы, не признала со сна светлейшего… Не гневись уж, родименький, не ругай старуху-то…

- Ладно, не сержусь, отворяй.