Золотой грех

Капитан свою работу любил, хотя порой от него и слышали, что вот он уйдет, бросит их, что дадут им нового участкового, который не будет нюни разводить, а будет закручивать гайки как положено, по закону. Сельчане понимали, что Алексей Колотухин говорит это не от отчаяния и не от бессилия, а просто для порядка. Пытается подчеркнуть, что он им свой, что он тут, в Пермяково, родился и вырос. Что знает он все нужды и чаяния, образ жизни сельчан. А новый человек не будет делать скидок и относиться со снисхождением к мелким правонарушениям.

Было Алексею двадцать шесть лет, и если говорить честно, то больше всего его беспокоило в жизни то, что у него не росли борода и усы, как это положено у мужиков. То, что росло, никак этими громкими словами назвать было нельзя. Так, редкая светлая поросль. И все бы ничего, если вовремя бриться. Никто и не узнал бы. Но с непредсказуемой службой Колотухина ему частенько приходилось проводить по нескольку дней вне своего дома и вне досягаемости бритвы. Однажды Алексей угробил значительную часть своей зарплаты на аккумуляторную бритву «Браун», возил ее с собой постоянно на всякий случай. Но однажды не заметил, как внутрь во время дождя попала вода, и сгорела его дорогая игрушка.

Теперь Леша возил с собой одноразовую бритву «Жилет» и маленький баллончик с пеной для бритья. Неудобно, обидно, но выхода нет. Поэтому-то Колотухин так и любил бывать подолгу в Пермяково, где никто не мешал поддерживать свой внешний вид. А ему так хотелось отпустить красивые усы. Как у капитана Кольцова в «Адъютанте его превосходительства».

— Можно? — угрюмо буркнул в щель приоткрывшейся двери голос.

Участковый чуть было не ответил, что можно Машку под забором и что принято говорить «разрешите». Так в армии любил говаривать солдатам его старшина — прапорщик Никитин. Но Алексей вовремя сообразил, что голос за дверью явно женский, и поэтому насчет Машек под забором прозвучало бы из его уст весьма вульгарно.

— Да, заходите, — старательно придавая голосу солидность, пригласил Колотухин, отрываясь от бумаг.

Вошла здоровенная тетка неопределенного возраста в резиновых сапогах, ватной фуфайке и вязаной шапке на голове. Голосок у нее в самом деле был грубоват, хотя выглядела она несколько смущенной.

— Я, товарищ участковый, пришла… — Женщина замялась, не зная, как объяснить цель своего визита. Такое бывало часто.

— Я слушаю вас, — вежливо сказал Алексей. — Вас как зовут?

— Я… Алевтина Васильевна, я тут на Партизанской живу, в конце. У меня дом второй от конца.

— Да вы садитесь, садитесь, Алевтина Васильевна. Что-то случилось?

— Ох, и не знаю, как сказать, товарищ участковый. Тут и на смех ведь поднять могут, а мне за внучку страшно. Что я родителям ее скажу, если девчонка умом тронется. Скажут, что бабка Алевтина не уберегла, а может, сказками довела девочку до… этого.

— А-а, — обрадовался Алексей, что вспомнил, — так вы же тетя Алевтина, сказочница. Я же помню, как к вам раньше дети бегали всякие истории слушать.

Эти слова, впрочем, ничего положительного в настроении женщины не вызвали. Скорее наоборот. Она опять замолчала, теребя рукав фуфайки и глядя в стол. По крайней мере, визит не связан с пьяной дракой, кражей или иными деяниями. Алексей решил снова подтолкнуть женщину.

— Давайте, Алевтина Васильевна, по порядку. Что и когда случилось, а я уж отнесусь к вашему рассказу со всей серьезностью.

— Да как тут расскажешь! Шла, думала, что сейчас как расскажу, так всех на ноги подниму. Ведь страх-то какой, если разобраться. А сижу вот и стыдно рот раскрывать перед представителем власти.

— Ну-ну, говорите. Раз пришли, значит, надо говорить.

— Нежить какая-то завелась у нас в лесу, — выпалила женщина, как будто в омут головой кинулась. И смотрела она в глаза участкового со страхом, видимо, боясь увидеть в них иронию, а то и что похуже.

— Говорите, говорите, — закивал участковый.

— Позавчера внучка, на лето мне ее привозят, Таськой зовут, девять лет ей всего, позавчера она выходила вечером половики вытряхивать. Помощница растет, хорошая девочка… Вышла, а когда вернулась, то рассказывает, что вроде на задах медведя видела. Ну, или медвежонка. Кто-то там темный возился. Я-то вышла, конечно, посмотрела. Вдруг правда, у нас ведь бывает в сухие годы, что ходит в деревню всякое зверье. Особенно до курятников охочие. А вот медведи — эти редко. Эти когда случайно забредут или когда молодой да любопытный.

— И что, был медведь?

— Не увидела, — сокрушенно всплеснула руками женщина. — Я к соседу, к Кольке. Так мол и так. Не видал, не слыхал ли, а то, может, с ружьем-то сходить, пугнуть. Я ж понимаю, что стрелять нельзя, запрещено вроде как. А Колька ржет. Он говорит, что медведей у нас в округе уж лет десять как никто не видал. Ну, почесали языками и по домам. А вчера…