Золотой грех

Под хмурыми взглядами притихших сельчан участковый аккуратно положил в носовой платок волосы, снятые с забора, потом складным ножом отломил кусок древесины со следами крови и тоже положил в платок. Убрав улики в карман куртки, он строго распорядился держать язык за зубами и не разводить паники. Он отправит в отделение полиции на экспертизу следы, оставленные неизвестным животным, и даст ответ через неделю. А до этого… и вообще! Детям в темное время суток на улице делать нечего.

Колотухин шел к себе в участковый пункт, сдерживая улыбку. Ну, ясно же, что одна из местных собак пыталась перемахнуть через забор. А может, и волк забежал из леса. Вот и блеснули глаза. А то, что черный был, так в поздние сумерки все кажется черным. Интересно пройтись бы по селу и посмотреть на собак. Есть тут у кого большая собаченция с длинной черной шерстью?

Когда Борисову позвонил майор Коваль, то он заподозрил в голосе местного сыщика некое торжество. Что-то Вячеслав Андреевич нарыл, решил Борисов, направляясь к зданию гостиницы. Даже факт того, что Коваль сразу предложил приехать в гостиницу к Борисову, говорил о многом.

Они встретились у самого номера, когда Борисов, поигрывая ключами, шел по коридору. Коваль быстрым шагом взбежал за ним следом по лестнице, размахивая толстой папкой. Обменявшись взглядами, они друг за другом без лишних церемоний вошли в номер. И только здесь майор с усмешкой протянул московскому гостю папку.

— Меня за такие вещи по головке не погладят, так что уж не подведите.

— Что здесь?

— Здесь ксерокопии материалов одного уголовного дела. Я мог бы вас пригласить к себе в кабинет, и там бы вы читали все это сколько угодно. Но раз вы сами такую секретность установили, то довольствуйтесь тем, что я по своему разумению вам скопировал. Уговор — завтра все мне вернуть. За вами, конечно, сильные люди стоят в Москве, но рисковать погонами мне не хочется. Лучше уж я сам все уничтожу.

— А в другом виде этого нет? — почесал нос Борисов.

— А в другом виде тогда еще ничего не было. Только бумага. Это дело двадцатипятилетней давности.

— Та-ак, — догадался Борисов, — дела юности Давыдова.

— Почитайте, почитайте. Лучше один раз увидеть, чем мое мнение выслушивать, правда?

— Хорошо, Вячеслав Андреевич. — Борисов протянул руку майору. — Когда вернуть вам все это?

— В половине восьмого утра я к вам заеду и сам заберу. Устроит?

— Вполне.

Борисов проводил майора до двери, запер ее на ключ и уселся в кресле. Хотелось есть, пить, хотелось принять душ, но нетерпение одолевало. Вот хитрый Коваль! Заинтриговал, как девушку.

В папке оказались листы бумаги, многие из которых были темными, почти черными по краям. Копировали прямо из «Дела», не раскрепляя листов. Отсюда и чернота на перегибах бумаги, когда папку совали прямо под крышку ксерокса. Часть листов была скреплена степлером. Наверное, листы были из отдельных томов дела. И он погрузился в чтение.

1988 год. Что он помнил о тех годах, и 88-м в частности? Сколько ему тогда было, десять? Он был тогда шокирован недавно вышедшим фильмом Сергея Соловьева «Асса». Странный, непонятный и какой-то обнаженный фильм. Но запомнились песни Виктора Цоя, особенно «Мы ждем перемен». Ну да — это как раз перестройка, а Цоя с его песнями называли как раз певцом перестройки. Точнее, певцом того, чего от перестройки ждали.

А еще Борисов помнил, но это из истории в училище, про XIX Всесоюзную партийную конференцию КПСС. Важнейшими результатами ее были, кажется, решение по инициативе Горбачева о реформе политической системы и… еще что-то. Теперь исторические моменты чуждых Геннадию времен постепенно выветривались из головы.

Хотя нет, запомнилось еще кое-что. Например, меры, призванные сохранить роль КПСС в стране. Это было странно: старт предпринимательства и коммунистическая партия. А еще в 1988 году было полностью прекращено глушение зарубежных радиостанций в СССР. А вот что Борисов хорошо помнил, так это изменения в литературном мире. Ведь в горбачевские времена начали публиковать ранее не печатавшиеся и запрещенные книги. Тогда появились «Дети Арбата», «Жизнь и судьба», «Доктор Живаго».

А еще тогда громыхали процессы над казнокрадами и коррупционерами. И вовсю по стране маршировало горбачевское слово «перестройка», а за границей молодежь носила футболки с этим словом на груди и спине, а еще с надписью: «Я люблю Горбачева».

И вот знакомая фамилия — Давыдов. Да, Борис Михайлович Давыдов и некий Владимир Николаевич Ложкин. Давыдов — первый секретарь Читинского горкома ВЛКСМ и Ложкин — молодой инженер, новатор и рационализатор. Открытие первого в Чите Центра научно-технического творчества молодежи, которым руководил как раз Ложкин. А отвечал в горкоме за открытие этих центров как раз Давыдов.