Золотой характер

Эдуард Кузьмич ворочался с боку на бок и горячо шептал супруге:

— Общественное достояние. Если поставили, значит, для дела.

Григорий Нилыч Смяткин похрапывал, но время от времени бормотал сквозь сон что-то очень нелестное и совсем непечатное.

Наутро все стало проясняться.

Сапожники отыскали непочатый моток дратвы и со вкусом залатали надпиленный валенок дяди Феди.

Следователя Галкина разбудила на розовой заре продавщица Клава и созналась, что 386 руб. 55 коп. были взяты ею из продуктового ларька на предмет устройства каких-то именин («В долг», — сказала Клава, потупившись).

На кота Фомку, всю ночь вращавшегося вокруг своей оси, без всякого намерения гавкнула соседская собака. Этот встречный шок неожиданно поставил кота на ноги и вернул ему волю к жизни.

Была и еще одна немаловажная новость.

Там, где еще вчера возвышался несокрушимый столб, сегодня ничего не возвышалось. Не было ни опилок, ни щелок, ни следов — за ночь все укрылось снежным пухом.

Раздольная улица, лишившись столба, стала шире, светлее и раздольнее.

Эдуард Кузьмич, шедший на службу, остановился у злополучного места как вкопанный и, склонив голову над свежим снегом, долго и скорбно молчал.

— Общественного пользования! — простонал Эдуард Кузьмич и тяжело вздохнул. — Партизанщина. Никакого нет порядка. Э-эх!..

Мих. Владимов

ЕГО ПОРТРЕТ

Случилось это за день до отчетно-выборного профсоюзного собрания. Председатель месткома Гуков вызвал к себе в кабинет редактора стенгазеты Пантюхина и хмуро спросил:

— Газету готовишь? А ну-ка, покажи.

— Видите ли, она еще не готова. Только заголовок нарисован.

— А критика в номере будет?

— Будет.

— И на профсоюзные темы?

— Нет, — замялся Пантюхин. — Пока этот вопрос мы еще не решили…

Гуков крупными шагами пересек по диагонали кабинет.

— Это нужно подправить. Бери карандаш!

Пантюхин взял, не понимая, к чему он клонит.

— Рисуй на меня карикатуру!

Пантюхин часто-часто заморгал глазами. Карикатуру на Гукова! Ведь он даже малейшее критическое замечание расценивал как мину, подложенную под его авторитет. Как-то в газете проскочила колкая строчка в адрес месткома — такой закатил скандал! Как же так?

— Давай, рисуй, говорю!

— Но позвольте, товарищ Пуков…

— Позволяю! — председатель месткома сделал широкий жест. — Позволяю! И чтоб она была на самом более или менее видном месте.

— Хорошо, но зачем?

Гуков презрительно хмыкнул, дивясь его недогадливости:

— Разве ты на прошлом собрании не был?

— Был.

— А выступления слышал?

— Слышал.

— Так скажи, за что меня критиковали?

— Вас? Мм… — редактор напряженно морщил лоб, стараясь припомнить. — За многое…

— А в основном?

— За то, что вы, так сказать, не в ладах с критикой…

— Вот! — Гуков поднял указательный палец. — Гнусный поклеп! И я докажу, что это не так! Пусть все увидят! Рисуй!

Хотя рука Пантюхина машинально держала карандаш наготове, рисовать карикатуру на Гукова она все-таки не поднималась.

— Боюсь, не получится. Понимаете, надо изобразить, чтоб вы были похожи и чтобы было смешно…

— Смешно? Это не обязательно! Главное, чтоб похож!

Отступать было некуда. Глубоко вздохнув, Пантюхин принялся рисовать. Из-под его карандаша быстро возникли очертания трибуны, графина с водой…

— Так, так, — довольно причмокивал языком Гуков. — Ну, а где же я?

Еще несколько штрихов — и у трибуны появилась крупная, с солидным брюшком фигура Жукова.

Председатель месткома недовольно засопел:

— Послушай, дружок! Разве я настолько толст?

— Но это же карикатура! — объяснил редактор. — Допускается преувеличение…

— Нет, уж ты изображай меня натурально! Я вешу не более девяноста килограммов, а тут все сто двадцать. Надо убрать излишества.

Пантюхин подчинился.

Увидев графическое изображение своего далеко не античного профиля, Гуков возмутился:

— Это же не мой нос! Это ручка от круглой печати! И к чему тут угрюмость? Я — человек общительный.

— Позвольте, — взмолился Пантюхин.

— Не поз-зволяю!

Пантюхин стер резинкой сначала угрюмость с лица Гукова, а затем и самое лицо и стал воссоздавать его заново. Увы, и о новом варианте оригинал сказал:

— Это не я. У меня более цветущий вид.

Снова замелькала резинка. Лицо Гукова пополнело, на щеках появились ямочки.

— Ямочки убери! — поморщился Гуков. — Несолидно.

Резкое движение — грифель сломался. Протертая резинкой бумага не выдержала — на месте головы образовалась дыра.

— Не могу! — в отчаянии отложил карандаш редактор.

— Не можешь? Так бы сразу и сказал. А еще берется!

Достав из кармана пухлый бумажник, набитый разноцветными пригласительными билетами и удостоверениями, председатель месткома извлек свою фотокарточку почти в полный рост и положил перед Пантюхиным.

— Налепи, и дело с концом!

Кандидатуру Гукова в состав месткома на собрании единодушно отвели. За что? За то, что «велел поместить в стенгазете свой собственный портрет».

В. Гальковский

СЫНОЧЕК

Вадик, возлежа на диване и прихлебывая чай, наблюдал за матерью. Она натирала пол.

— А у тебя, маменция, неплохо получается, — сказал он. — Только нажимать покрепче надо.

— Стара я стала нажимать, — вытирая лоб, ответила мать.