Золотой характер

— Семь букв! Понимаешь, семь!

— А в вешалке сколько по-твоему?

— Да, правда… Только тут начинается с «п».

— Значит, плечики.

— Какие плечики?!

— Вешалку тоже так называют…

— Погоди, далась тебе вешалка. Может, полоскательница?

— Вот так семь букв! Вот так деревянная!

Чудовищный приступ смеха. Мусляков страдальчески морщится. Успокоившись, подруги решают дальше:

— Форма взыскания. Этого я не понимаю…

— Ах, боже мой!.. Ну, там штраф или выговор… А может, судимость…

Тут Мусляков ударяет кулаком по столу и вопит:

— Сейчас же перестать, отвратительные девчонки!!!

За дверью воцаряется молчание. Потом недоуменный шепот. Мусляков дрожащими руками пытается закурить. Входит жена и наивно начинает:

— Паша, я тебя хотела попросить, чтобы ты позвонил в ателье: Клавочке нужно сшить пальто, а там, конечно, очередь на полтора года. Когда уж у нас будет столько пошивочных мастерских, чтобы…

Тарелка с грохотом летит-на пол вместе со скатертью. Жена, выпучив глаза, глядит на Муслякова, который стремительно выбегает из комнаты…

Но еще проходя мимо кухни, он слышит, как соседка рассказывает своей гостье:

— Кофту она себе достала вязаную… Такая красота, такая красота, вся в цветочках!.. Вот с тарелку цветочки бордовые, серые, зеленые — разные… Ведь вот умеют же доставать люди!.. А я как ни приду в универмаг, ничего там нету…

Мусляков, с силой захлопнув дверь на кухне, покидает квартиру. В палисаднике соседнего дома немолодой лысый человек в ватнике и лыжных штанах перекапывает грядки. При виде Муслякова он почтительно снимает кепку. Мусляков, тяжело дыша, заставляет себя произнести:

— Привет, товарищ Проценко. Грядки или клумба будет?

— Под огурцы думаем… вот досада: тяпок у нас в продаже нет, грабель хороших тоже, даже лопаты порядочной не купишь…

И Проценко замолкает, с удивлением увидев, что зампред облисполкома сердито шарахнулся от него в сторону.

Вокруг были люди: кто-то сидел у ворот, кто-то останавливался для короткого разговора среди тротуара. Слышался разноголосый говор городской улицы. Но наш зампред облисполкома зажал оба уха кулаками: ему не под силу было теперь слушать, о чем толкуют люди. Но и с зажатыми ушами Муслякову чудилось, будто все говорят об одном и том же… Вам ясно, о чем?

Юрий Арбат

ИЗГНАНИЕ ПИМЕНА

Удар был нанесен в самое сердце.

Под сердцем редактор стенгазеты Лиля Кучерявенко образно понимала определенную личность. Девица столь же решительная, сколь и чувствительная к поэзии, она считала, что корень бюрократизма — это персонально начальник планового отдела Пушистов. Последняя его инструкция о том, что считать дыркой на мешке, содержала 39 страниц. Лиля поместила в стенной газете шарж на Пушистова.

Чтобы было посмешнее, Лиля вырезала из отслужившего свой век учебника изображение летописца Пимена, очень ловко подклеила взятую в отделе кадров фотографию Пушистова, подрисовала длиннейший бумажный свиток, а внизу под эпиграфом приписала пушкинские стихи:

Еще одно последнее сказанье,И летопись окончена моя…

Пушистов перед уходом с работы взглянул на свежую стенгазету, обнаружил шарж, услышал смех сотрудников и обиделся. И не то, чтобы его взволновало существо вопроса. Уязвила Пушистова форма.

Придя домой, он написал протестующее заявление в местком.

Председатель месткома был в командировке, и его заменял экспедитор Замухрыгин, зять Пушистова. Хитро подмигнув своему тестю, он пообещал «как следует провести обсужденьице» и за четверть часа до конца рабочего дня предупредил о заседании редактора стенгазеты и трех членов месткома. Четвертому профсоюзному деятелю — ревизору Вершкову — он ничего не сказал:

— Ну его — опять начнет долбить: «Я за правду!» Как будто мы не за нее же.

Он доверительно сообщил об этом Пушистову, чем вызвал благодарственное пожатие родственной руки.

На заседании Замухрыгин без долгих слов зачитал заявление Пушистова:

— «В № 2 (216) стенгазеты «Шило в мешке» помещена злопыхательски-клеветническая шарж-карикатура, порочащая меня как гражданина и общественника, три года являющегося членом ревкомиссии месткома. Не касаясь существа эпиграфа, где указан объем инструкции о задырявленности мешкотары, я категорически протестую против того, чтобы меня уподобляли религиозному фанатику Пимену, который был монахом, чего не скрывал и наш великий классик А. С. Пушкин. Я требую опубликования опровержения в смысле упомянутого монаха Пимена».

Затем Замухрыгин спросил:

— Какие будут суждения, товарищи?

— Я считаю… — начала было Лиля, редактор «Шила в мешке», но Замухрыгин сразу же ее остановил:

— Ты, Кучерявенко, наш орган. И заявление подано на тебя. Так что пока, так сказать, ты помолчи. Тем более — дело ясное: мы не можем порочить наших боевых товарищей.

Он обернулся к уборщице Улыбышевой:

— Может быть, начнем с тебя, Федоровна?

Он знал покладистый нрав старушки.

Анна Федоровна развела маленькими жилистыми ручками и сказала: