Золотой характер

Фининспектор сказал то, что должны были сказать другие, причем гораздо раньше. И почему-то эти слова вдруг произвели на Никодима Ермолаевича огромное отрезвляющее действие. То ли потому, что молодой человек внушал к себе большое расположение и был на вид очень интеллигентен. То ли потому, что Цигейко, как бухгалтер, всегда очень уважительно относился к коллегам по профессии.

Словом, живопись он оставил, вернулся со всем былым увлечением к своей работе и, говорят, недавно, после долгого перерыва, получил первую премию. А жена его уже планирует снова купить так необходимый ей сервант. Хорошо, что все наконец благополучно окончилось. И на соседей она не обижается: кто знает, что было бы, если бы не их письмо!..

Давид Заславский

ВИНТИК С РАССУЖДЕНИЕМ

Тургеневское стихотворение в прозе о героическом воробье пришло мне на память неожиданно и как будто совсем некстати, когда мне рассказывали о незначительном происшествии в одном из московских учреждений. Не называю ни имен, ни адреса, потому что об этом просила героиня рассказа — и потому именно просила, что она совсем не героиня. Передаю рассказ, как его слышал, ничего не выдумывая, потому что выдумка не входит в профессию публициста.

…Технический секретарь Аня влетела в секретариат, помахивая листком бумаги. Она швырнула листок машинистке Марванне (Марии Ивановне) и выпалила:

— Исправь и перепиши. Тараканыч ругается. «Ни одной бумажки у нас, говорит, толком не перепишут, всегда наврут».

Тараканычем называли Тараса Ивановича. В учреждении резвые девицы всем надавали кличек.

Марванна спокойно прочитала бумажку и спросила:

— Где ошибка?

— Вот, — указала Аня пальцем: — «согласно договору», а надо: «согласно договора»! — Аня пропела: — А-а-а…

— Я написала правильно, — сказала машинистка. — А «договора» — это неграмотно.

— Ну, это не мое дело и не твое тоже! — крикнула Аня. — Тараканыч лучше знает. Он приказал переписать.

— Я не перепишу, — сказала Марванна, — я написала правильно.

Все в комнате с удивлением посмотрели на маленькую Марию Ивановну, которая в учреждении считалась самой тихой, покорной и безответной из всех сотрудниц.

Аня с листком умчалась из секретариата, а через минуту машинистку вызвали к заму.

У Тараканыча сидел главный бухгалтер, которого называли ласково «главбуся».

Зам спросил сухо:

— В чем дело? Почему вы не исполняете распоряжения?

— Я написала правильно: «согласно договору». А «согласно договора» — неправильно.

Тараканыч пожевал губами и сказал с явным желанием посмеяться над машинисткой:

— Знаете, когда мы решим повысить нашу грамотность, мы пригласим доцента из Академии наук и как-нибудь обойдемся без филологов из машинного бюро. Перепишите. Это бумага в банк, а там никто ничего не поймет, если будет «договору». Я, слава богу, двадцать лет с лишним пишу «договора», и не вам меня учить. Перепишите.

— Я не перепишу, — тихо, но твердо сказала «филолог из машинного бюро».

«Главбуся» смотрел на нее с изумлением.

— Та-а-к… — зловеще протянул Тараканыч. — В таком случае я сам перепишу и напишу приказ о вашем увольнении за нарушение трудовой дисциплины. Можете идти.

Мария Ивановна ушла, а Тараканыч схватил телефонную трубку и патетически изложил начальнику Кириллу Петровичу, прозванному «Королек», неслыханное происшествие, угрожающее развалом учреждения, если дерзость машинистки не будет немедленно пресечена.

Начальник обладал чувством юмора, и, по-видимому, до него прежде всего дошла комическая сторона инцидента. Во всяком случае, в ответ на гневные рулады Тараканыча в трубке послышалось какое-то бульканье. Тарас Иваныч, положив трубку, сказал со вздохом:

— Кирилл Петрович очень хороший человек, но… несерьезный. Да, несерьезный.

На что «главбуся» ответил дипломатично:

— Гм…

Тем не менее через десять минут Аня стрелой промчалась через секретариат в кабинет Королька, и все три этажа узнали, что бедная Марванна увольняется за тяжкое нарушение дисциплины.

Начальник был занят срочными делами, и в этот день не была подписана бумага «согласно договора» и не был подписан приказ об увольнении. Но многие уже обходили Марванну, как зачумленную, или выражали свое соболезнование. Ее упорство казалось непонятным упрямством.

На другой день ее вызвали к начальнику. Королек не был расположен к репрессиям. Вся история представлялась ему в юмористическом свете. Забавна была эта тихонькая женщина, готовая пострадать за правильность и чистоту русского языка.

Королек вежливо поздоровался, пригласил сесть и сказал с улыбкой:

— Что же вы это… простите, не помню имени-отчества вашего…

— Мария Ивановна, — сказала машинистка.

«Марванна», — вспомнил начальник и подавил улыбку.

— Что же вы, Мария Ивановна, потрясаете основы и вгоняете в тоску нашего уважаемого Тараса Ивановича?

— Я не вгоняю в тоску, — возразила Марванна, — а только «согласно договора» — это неправильно. Нельзя коверкать русский язык.