Золотой век

Когда дым рассеялся, смотрю:

А бани нет!

Вот тут я чуть от страха и не умер. Ужас обуял меня нешуточный. Отец с покоса вернётся, думаю, со мной покончит, ремня-то, точно, всыплет доброго.

Потом доходит до меня, после того как вокруг огляделся, что отдачей ружья развернуло меня в другую сторону – от бани. Счастью моему конца, как говорится, не было.

Года два после исполнения заветной мечты не брал я в руки ружья. Годам к тринадцати от пережитого испуга излечился.

Винтовка.

«Тозовочные» патрончики достать труда не составляло. Мне, может, и нет, а брату, он старше меня на пять лет, в магазине «поштучно» отпускали, как ещё более старшим – папиросы или сигареты. Стоили патрончики относительно недорого, горсть купит брат – на какое-то время нам и хватало.

Приходил ко мне мой сосед и друг Рыжий, Вовка Чеславлев, и, когда не было дома взрослых, чуть ли не требовал принести из кладовки «тозовку». Я ему повиновался. И сам, конечно, был не против. Что уж.

Стреляли мы в спичечный коробок, поставленный на ручку банной двери. Как-то надоело стрелять в коробок, выбрали мы другую мишень. В смежном, «скурихинском», огороде на калитке висел алюминиевый таз. Рыжий, по старшинству, стрелял первым. Стрельнул. Судя по звуку, попал. И, через секунду, видим, как открывается калитка и из ограды в огород выходит Скурихина Меланья Ивановна, хозяйка. Унёс я тозовку на место, и мы с Рыжим подались на Кемь купаться. Было нам тогда: мне – лет восемь, а Рыжему, соответственно – десять. На столько было и ума, что ещё скажешь.

А тут начать надо с другого.

Брали мы на ветеринарном пункте выброшенные почему-то какие-то стеклянные ампулы. Клали их в костёр. Взрывалось, мама не горюй. Как-то, с моими друзьями и с друзьями брата, положили эти ампулы у нас во дворе в летнюю печку. Взорвались ампулы, печку развалило и крышу на дворе разметало. По улице мимо нашего дома в это время шла со своей маленькой собачкой Панна Рашпиль. Все в Ялани её называли Панночкой. После говорила, что «Белка её чуть не обдристалась». Когда вернулся отец из командировки, Панночка пришла к нам и донесла о наших «боевых действиях». Друзьям нашим ничего – чужие детки, чужие бедки, – а мы с братом после трое суток провели в «партизанском» штабе, что располагался в молодом тогда ещё сосняжке, за Яланью. Ждали, когда отец уедет в очередную командировку. На четвёртый день он, к нашему счастью, и уехал. Был отец отходчивым и, вернувшись, нам ничего уже не поминал.

И ещё.

Достали мы однажды из-за ларя фузею. Залили свинцом дырочку в магазине. Брату в голову пришла эта идея. В то время из брата идеи сыпались, как горох из дырявого лукошка.

Наливаешь в ствол воды, забиваешь дуло сырой картошкой, ставишь в костёр или в летнюю печку. Вода вскипает, картофельная пробка со свистом вылетает и с треском лопается об стену. Впечатляло.

Однажды. Дело это и на сей раз происходило в нашей ограде. Зарядили мы фузею. Поставили в короткую трубу печки. Стали ждать. Фузея повалилась на бок, и в это самое время выстрелила. Картофельный заряд пролетел над забором ограды и раскрошился об стену между двумя окнами соседского дома; стекло в окне хоть не разбило. А там, на завалинке сидели рядком старухи. Ряд их после выстрела смялся. И тут, как на зло, присутствовала Панна Рашпиль.

Как водится, дождавшись отца, она заявилась к нам. Не с доброй вестью. Убежать удалось не всем. Я успел в дверь просочиться, а Николай – тот считал ниже своего достоинства сбегать. Я стал дни и ночи коротать в «партизанском» отряде. А брат, получивший своё, приносил мне тайком приготовленный мамой обед.

А потом.

Панночка корову не держала, но молоко пить любила и поила им дорогих её сердцу кошечек. Молоко покупала у Кривой Веры. Ходила Панночка, преодолев ложок, через наш угор.

Увидели мы с братом как-то, что подалась Панночка к Вере. Взяли винтовку, забрались на чердак. Стали наблюдать в слуховое оконце.

Идёт Панночка. Трёхлитровая банка молока в сетке белеет. Только стала спускаться в ложок, Николай, хорошо прицелившись, нажал на спусковой крючок.

Банка раскололась, молоко пролилось, а Панночка упала на поляну…

Что было дальше, мы не видели – чердак покинули стремглав, ретировались.

До «штаба» на этот раз мы с братом добраться не смогли. Так сложилось. И долго потом приседали на стул, на табуретку ли, с большой осторожностью.

Пистолет

Тульский Токарева.

Тэ-Тэ.

Ствол, рукоять – перед глазами будто. Врезалось. У брата как-то спрашивал – и у него.

Когда отец «гостил», мама про это говорила так, дома, пистолет всегда лежал, спрятанный в кобуру, под подушкой, на которой спал отец. То есть всегда, когда отец был дома, спал, не спал ли – где-нибудь ходил, хозяйством занимался, – не с пистолетом же.

«На фронте натаскался».

Пистолет мы с братом из кобуры, конечно, извлекали, внимательно разглядывали, обойму вынимали, патроны пересчитывали, но выстрелить – так и не удосужились.

И слава Богу.

На то, что мы пользовались винтовкой и ружьём, отец смотрел спокойно, через пальцы. Так, по крайней мере, нам казалось. Как было на самом деле, знал лишь он сам.