Золотой вулкан. Маяк на Краю Света. Граф де Шантелен: [Романы]

Небезынтересно будет упомянуть, что с романом связан один из эпизодов современной истории авантюрных путешествий. В 1998 году француз Андре Бронер, отмечая столетие романа «Маяк на Краю Света», решил добраться до острова Эстадос, построить копию деревянной хижины, служившей маяком в 80-е годы XIX столетия, и зажечь сигнальный огонь. 24 января он с группой энтузиастов высадился в бухте Сан-Хуан. Десять дней понадобилось для перегрузки с доставившего путешественников посыльного корабля строительных конструкций, иные из которых весили несколько центнеров. Около месяца заняло строительство многогранного сооружения с конической крышей. Общая высота «сарайчика» достигала четырех с половиной метров. Правда, с прожектором сначала возникли проблемы: фотоэлектрическая система не работала. 26 февраля состоялось торжественное открытие маяка, но праздник был прерван: надвигался характерный для этих мест шторм, так мастерски описанный Жюлем Верном. Судну пришлось срочно покинуть негостеприимные берега острова Эстадос, предварительно забрав на борт «маячную команду»[337]

.

На теме возмездия построена и ранняя повесть писателя «Граф де Шантелен». Здесь автор даже противопоставляет тривиальную корыстную месть, жаждой которой движим негодяй Карваль, и благородное возмездие, которое его поджидает. Естественно, христианская мораль, носителем которой в повести выступает граф де Шантелен, передает наказание в руки высшего существа. Граф так и заявляет о своем бывшем слуге: «Ему не избегнуть суда Всевышнего». Не так полагает Кернан, молочный брат графа: «Для него этот суд должен начаться еще на земле». И — с помощью автора — Кернан осуществляет справедливое возмездие, что совсем неудивительно при резкой антиреспубликанской направленности книги.

Повесть написана в начале 60-х годов, в душной атмосфере Второй империи, когда республиканские идеи — мягко говоря — не приветствовались. Больше того, молодой Верн был свидетелем кровавого разгрома революции 1848 года и надолго проникся недоверием к идеям, возмущавшим одну часть народа против другой. Именно поэтому автор несправедлив к людям, делавшим за семь с лишком десятилетий до написания повести Великую французскую революцию. Его симпатии сначала на стороне вандейских мятежников, а потом их бретонских единомышленников — точно так же, как через шесть лет после написания повести, в скорбном и тяжелом для Франции 1870 году они, симпатии романиста, были на стороне правительства, пытавшегося подавить революционное брожение в народе. Тогда Верн ясно выразил свою позицию в одном из писем: «Очень надеюсь, что в Париже на некоторое время сохранят национальную гвардию и она будет расстреливать социалистов, как собак. Республику можно сохранить только такой ценой, и правительство имеет право быть безжалостным к социализму, потому что только оно справедливо и законно»[338]

.

«Скорбным недоразумением» называл Вандейское восстание Виктор Гюго. Но недоразумением оно ни в коей мере не являлось. Жан Жорес называет другие причины восстания. В краю полунищих арендаторов и мелких фермеров, в краю редких городов и селений чрезвычайно велика была роль духовенства, по-своему объединившего общество. И крестьянам не понравилось, что священника, «жившего среди них много лет и говорившего с ними на языке близкого и понятного человека», только лишь за отказ присягнуть Революции «вдруг заменяли другим, им незнакомым, который, быть может, и не получил истинной божественной инвеституры»[339]

. Не случайно Гюго обронил: «Вандея — это мятеж попов»[340].. Революция отменила не только сословное неравенство. Она снесла и непомерный налоговый гнет, побуждавший в течение доброй половины ХVIII века бунтовать крестьян различных областей Франции. Население Вандеи «при его узком эгоизме и ограниченном умственном кругозоре принимало благодеяния Революции и отвергало налагаемые ею обязанности»[341].