Золотой жук мисс Бенсон

Увы, у этих островов не слишком счастливая история. В начале девятнадцатого века туда хлынула грязная накипь белой расы – китобои, охотники за сандаловым деревом, тайные работорговцы, шнырявшие по всему Тихому океану в поисках своих жертв, и обыкновенные морские разбойники-пираты – и все эти люди, явившись в Новую Каледонию с ее чистым, прекраснодушным, но примитивным населением, принесли с собой грехи и проклятье белого человека: порок, пьянство, огнестрельное оружие и болезни. Канаки, автохтонное население Новой Каледонии – красивые, гостеприимные люди, счастливо жившие за счет того изобилия, которое даровала им сама Природа, – были практически уничтожены.

Так что ныне на этих островах – плодородных, богатых прекрасными лесами, могучими реками и великолепными водопадами, – живут европейцы, в основном французы, а также выходцы из Юго-Восточной Азии, чаще всего индонезийского или вьетнамского происхождения. Сохранившиеся племена канаков живут обособленно, согласно собственным законам и обычаям. Канаки добродушны и весьма беспечны. Вполне нормально окликнуть взрослого мужчину: «Эй, бой!», и он на эту кличку ничуть не обидится. Здесь вообще широко распространено подобное унизительное обращение. В ответ канак лишь улыбнется и помашет вам приветственно рукой.

* * *

Марджери сидела под бананом, держа в руках иллюстрированный карманный путеводитель преподобного Хораса Блейка, и думала: да от него столько же проку, как от чайника, сделанного из шоколада!

Нумеа, столица Новой Каледонии, беспорядочно раскинулась на берегу океана, окаймленная с одной стороны золотисто-белыми пляжами, а с другой – зарослями пальм с пышными кронами, похожими на шляпы из перьев. Сразу за городом начиналась горная гряда, протянувшаяся до самой северной оконечности острова. Ночью прошел дождь, и с листьев еще свисали крупные капли, а воздух был насквозь пропитан ароматом сосновой хвои и миндального печенья «франгипани». Чем выше над восточным горизонтом поднималось солнце, тем ярче разгорались в небе краски, принадлежащие, казалось бы, совсем другим вещам: ярко-зеленая, как в светофоре; розовая, как в именинных свечах; желтая, как яичный желток; красная, как у лондонских почтовых ящиков. Ненадолго даже горы приобретали те же цвета.

Эта горная гряда… Марджери никогда ничего подобного не видела. Гряда, казалось, тянулась вдаль до бесконечности, и солнечный свет играл на склонах гор, как порой играют эмоции на человеческом лице. На рассвете гряда выглядела одинаково розовой, к середине дня становилась зеленой, и на ней расстеленными циновками лежали тени облаков; а порой облака или туман совсем скрывали вершины гор, которые обычно с приближением сумерек становились синими, а ночью казались абсолютно черными, темнее даже самых темных небес. Марджери сумела разглядеть вершину, имевшую форму треугольника, и еще одну, похожую на шляпу викария, а третья своими очертаниями напоминала спящего слона, но нигде не было видно вершины, хоть сколько-нибудь похожей на тупой зуб мудрости.