Зона

Не буду описывать, как я добивался оправдания, а не добившись и отбыв срок полностью — реабилитации. Речь не о том. Когда прозвучал приговор и я понял, что мне предстоит долгий путь, пройденный до меня многими, я подумал, что в любых обстоятельствах надо оставаться верным своему призванию — науке. В сущности мне предстоит семнадцатая экспедиция этнографическая. Вероятно, это будет самая трудная из моих экспедиций, может быть, опасная для здоровья, но, пожалуй, и самая интересная. Экспедиция в мир, совершенно чуждый, не освещенный в литературе (или выборочно освещенный в неподцензуреных мемуарах), плохо изученный. И я вскинул свою котомку на плечо, готовый наблюдать запоминать и осмысливать.

Из далекого прошлого возник полузабытый образ отгороженного пространства с вышками по углам, виденного только снаружи Наплывом, как в кино, он придвинулся ко мне, и я очутился в кадре.

Что там? То бишь, что тут — за двумя стенами с контрольной полосой между ними, с единственным входом-выходом через шлюз? Машина входит в шлюз, как судно на Волго-Доне: закрывают ворота сзади, тогда лишь откроются ворота спереди. И — вот она, внутренность тайны, другая сторона луны. Пугающая и все-таки притягательная.

2. ДРУГАЯ СТОРОНА ЛУНЫ

Внутри лагерь разгорожен на зоны высоченными — в три человеческих роста — решетками и поэтому напоминает цирковую арену при показе хищных зверей (потом я понял, что это не зря и что здесь люди бывают опасные звери). Зона, где сосредоточены производства (небольшие заводики), столовая зона, несколько жилых зон — отдельно одна от другой во избежание междоусобных драк, плац для построения, карантин — это для новоприбывших.

Огляделись. Какие-то серые фигуры, опасливо озираясь, бродят по зонам, жмутся к стенкам. Перед нами деловито проходят другие фигуры, тоже явно из заключенных, но поосанистее. И над всем веет какой-то готовностью к тревоге, хотя видимых причин для нее нет. Какой-то напряженностью, которая здесь разлита во всем и ощущается сразу. Некий глухой, затаенный ужас — в согнутых позах, в осторожных движениях, в косых взглядах. Будто незримый террор связывает всех. Между тем офицеры из администрации лагеря выглядят добродушными людьми, разговаривают порой грубовато, но доброжелательно.

Однако у меня за плечами был уже год пребывания в тюрьме. Еще там я понял, что главная сила, которая противостоит здесь обыкновенному, рядовому заключенному и господствует над ним, — не администрация, не надзиратели, не конвой. Они в повседневном обиходе далеко и образую внешнюю оболочку лагерной среды, такую же безличную и непробиваемую, как камни стен, решетки и замки на дверях. Силой, давящей на личность заключенного, повседневно и ежечасно, готовой сломать и изуродовать его, является здесь другое — некий молчаливо признаваемый неписанный закон, негласный кодекс поведения, дух уголовного мира. Его не оспаривают. От него не уклоняются. Избежать его невозможно. Он не похож на правила человеческого общежития, принятые снаружи.

Первое, что меня поразило в тюрьме, это кровавые исступленные драки в прогулочных двориках. Не сами драки, а как они происходят. Дерутся молча, дико, без меры и ограничений. Бывает, несколько бьют одного, все молча стоят вокруг и смотрят. Это «разборка» — решение конфликтов, которые тебя не касаются, ну и стой тихо.

Поражало, как все подчиняются дурацкой процедуре «прописки» изуверским обрядам при поступлении новичка в камеру. Он должен ответить на каверзные вопросы, выдержать жестокие испытания. «Отвечай: кол в задницу или вилку в глаз?» (выражения смягчаю). И по лицам старожилов новоприбывший понимает, что ведь не шутят — выполнят, что выберешь. Стать педерастом на усладу всей камере или лишиться глаза? Только опытный зэк знает, что надо выбрать вилку: вилок в камере не бывает. «Летун или ползун?» — кем ни признаешь себя, все может выйти боком. «Ползун» велят носом протирать грязный пол, а согласившись, станет он общим слугой, даже рабом. «Летун» придется с верхних нар падать с завязанными глазами на разные угловатые предметы, расставленные по полу. Если новичок пришелся ко двору, его подхватят, если не привлек расположения — предметы незаметно уберут, если вовсе не понравился — расшибется в кровь, ребра поломает. А что, сам согласился, сам падал. Придумок много. Хорошо еще, что так встречают новичков не во всех камерах: попадаются ведь камеры, где еще не завелись такие традиции, где просто нет бывалых уголовников. уж как повезет.

А бывалые приговаривают: это еще цветочки, ягодки впереди. Вот попробуем в лагерь… И встречи с лагерем ждут все (уж скорее бы!): одни со страхом, другие — с покорностью, третьи, немногие — со злорадным вожделением.