Зорге. Под знаком сакуры

Все это — на слуху, известно было всем, кто работал в Четвертом управлении РККА, а вот что таилось за внешней оболочкой Урицкого, за рисунком, предстояло понять каждому в отдельности. В том числе и Зорге.

В общем, надо было ехать в Москву и по этой причине.

Кстати, свой билет члена ВКП(б) Рихард получал в Хамовническом райкоме партии Москвы в ту пору, когда Урицкий был членом бюро райкома. Вот так!

Пятым членом группы Рихарда Зорге стал талантливый художник Иотоку Мияги. Родился Мияги на юге японских островов, на Окинаве — месте загадочном, о которое вдребезги разбиваются свирепые морские ветры, — ни один не уцелевает, с туманным тропическим климатом и людьми, чей язык, считающийся японским, очень мало похож на распространенный японский.

Дед Иотоку Мияги был пахарем, отец — тоже, оба умели выращивать рис, пшеницу, сою, овощи, работали по двадцать четыре часа в сутки; если бы в сутках было двадцать восемь часов — работали бы по двадцать восемь… Раньше жизнь на Окинаве была сытной, хлеба хватало всем, и мяса все имели вдосталь, но вот из Токио стали все чаще и чаще наведываться незваные гости (их Мияги потом охарактеризовал так: «Доктора, юристы, дельцы и отставные военные, очень скоро превратившиеся в алчных ростовщиков»), они-то и загнали окинавских крестьян в нищету.

Сытое прошлое теперь только вспоминалось. Отец Иотоку Мияги снялся с насиженного места и уехал в Америку, надеясь заработать там немного денег. Через некоторое время Мияги-сын отправился к отцу: у него открылся туберкулез, который вылечить на Окинаве оказалось невозможно.

В Штатах Иотоку и здоровье себе поправил, и английский язык выучил. Однажды, находясь на ферме, где работал отец, он нарисовал портрет деда. Карандашом, по памяти. Отец, увидев портрет, даже рот открыл от удивления:

— Ба-ба-ба! — Больше ничего не смог сказать.

Сын нарисовал еще несколько портретов: бабушки, матери, отца — лица людей, которые когда-либо встречались ему, он запоминал навсегда. Портреты увидел фермер, давший работу Иотоку Мияги, восхищенно поцокал языком.

— Це-це-це! А если я тебе закажу портрет своей жены — сможешь нарисовать?

— Смогу.

Мияги сделал два портрета: один карандашный, второй — маслом. Фермер вновь восхищенно поцокал языком.

— Из тебя, парень, выйдет толк. — Он похлопал Иотоку рукой по плечу.

— Толк выйдет, а бестолочь останется, — грустно улыбнулся Мияги. — Вот сделать бы так, чтобы за это платили хотя бы небольшие деньги — очень хорошо было бы. Я бы хотя б немного помог отцу… А так. — Он развел руки в стороны и вздохнул озабоченно.

— Не грусти, парень, — сказал ему фермер, — мы и это дело наладим, как надо наладим, вот увидишь. Будешь иметь деньги за свои картины, обещаю. Доллары.

Он встретился со своими соседями, такими же, как и он, фермерами, поговорил с ними, продемонстрировал работы юного японца, и заказы посыпались на Иотоку как из рога изобилия, один за другим.

Иотоку поступил в художественную школу, имевшую высокую репутацию, — деньги, которые он заработал на портретах, позволили это сделать, — благополучно закончил учебу и занялся творчеством.

Вскоре в одном из ресторанов Лос-Анджелеса была открыта выставка работ Мияги. Открытие проходило бурно, картины покупали, снимая их прямо со стен, горячими, как пирожки; через некоторое время Мияги организовал Добровольное пролетарское общество искусств, — и пошло дело, и пошло. Поскольку политика так или иначе сопровождала деятельность пролетарского общества, то Мияги через некоторое время очутился в околотке — не без этого, как говорится.

Перепугался, конечно, здорово — все-таки сел первый раз в жизни, не хотелось, чтобы такое когда-нибудь повторилось, — а когда вышел, то поспешил уехать к себе домой, в Японию. Полиция Штатов причислила Добровольное пролетарское общество искусств к организациям марксистского толка, и младший Мияги был взят на карандаш. Оставаться в Америке вообще было нельзя.

Но и отходить от борьбы Иотоку не собирался. В Токио он занялся тем, чем занимался в Штатах: стал писать портреты. Рука у него была набита, опыт имелся, работал он добротно, быстро. Как отмечали окружающие, лучше всего у него получались портреты военных: мундиры, ордена, эполеты, погоны, аксельбанты, роскошная кожаная амуниция, золотое шитье… Военные всегда любили блеск, японские вояки не были исключением. В конце концов Мияги отошел от «гражданской» темы, занялся только «военной». Это произошло на глазах у всех, все отметили это, но ни один человек не задался вопросом, почему это произошло.

Иотоку Мияги стал основным поставщиком для Зорге «новостей цвета хаки»: к нему зачастили генералы и полковники, адмиралы и майоры, чиновники военного министерства без погон и лейтенанты, приезжающие в Токио с Сахалина, Мияги никому не отказывал, брал за портреты недорого, поэтому очередь к нему выстроилась длинная.

Никто из художников Японии не мог так искусно, подробно, вкусно выписывать кистью ордена и звезды, как это делал Иотоку.