Зов ястреба

Взяв меня за локоть – крепко, но бережно – он поднял меня с кровати и повел за собой.

Письмо и приглашение на бал остались лежать на столе.

Мы прошли коридор, спустились на первый этаж и вышли в сад. Попавший нам по пути Кьерки взглянул на меня сочувственно.

У чёрного хода стояла автомеханика Строма, и почти сразу мрак бархата тёплой обивки поглотил меня. Я ни о чём не спрашивала, и мне плевать было, куда и зачем мы едем.

Все силы уходили на то, чтобы сосредоточиться на мерном ритме движения – не думать, не плакать, не кричать.

Связь со Стромом была теперь разорвана – он увидел, что хотел, или не желал больше иметь дела с моей болью… Мне было всё равно. Несмотря на замкнутость автомеханики, меня вдруг начало жутко знобить – зуб на зуб не попадал, слёзы снова покатились по щекам и казались теперь ледяными.

Я всё время чувствовала на себе его взгляд, но, когда подняла глаза, увидела, что Стром смотрит в окно, и лицо его непроницаемо. Я мельком подумала о том, что он, быть может, везёт меня в центр, чтобы передать другому ястребу – кто знает, какая кара считается у него достаточной для опоздания – но и это не вызвало во мне ни тревоги, ни страха.

Я отстранённо думала, что после такой боли больше никогда, должно быть, не сумею по-настоящему ни грустить, ни бояться.

Автомеханика мягко остановилась, и Стром помог мне вылезти.

Мы подъехали к его дому – увидев это, я не нашла в себе сил удивиться.

– Идём.

На этот раз Стром повёл меня прямиком на второй этаж – я успела увидеть, что на первом, как и в прошлый раз, не убрано, в камине полным-полно золы, в на столе – грязных чашек, огрызков и немытых тарелок.

На втором – где я прежде не бывала ни разу – оказалось немногим лучше, и всё же здесь было по-своему уютно. Через круглое окошко в комнату лился свет, делавшийся разноцветным от сине-жёлтых стёклышек, и постельное белье на кровати без покрывала казалось свежим.

– Как раз перестелил, – сказал Стром, поймав мой взгляд. – Ванна – вот там. Под раковиной есть пара полотенец. Чистые. Если что понадобится, скажи, я принесу. И не стесняйся – здесь можно кричать, плакать… Никто не услышит. Оставайся, сколько потребуется. Я посплю внизу – а сейчас поеду в центр. – Он помедлил, словно раздумывая, сказать ли мне ещё что-то или промолчать. – Никому не открывай, – наконец добавил он, а потом неловко коснулся моего плеча – только кончиками пальцев в неизменных чёрных перчатках – и тут же отдёрнул руку.

* * *

Несколько дней я не выходила из дома Строма. Не помню, что именно делала там, на втором этаже, под жёлто-синим круглым окном – как будто память милосердно вытеснила то, о чём не стоило помнить. Сохранились только отдельные воспоминания о тех днях.

Помню, как Стром приносил мне еду, которую я не могла есть, и свежие полотенца, – под душем я сидела подолгу, часами – и что как-то раз, обнаружив меня рыдающей на полу, силой влил в меня несколько рюмок снисса. После них я уснула почти сразу же – до этого, кажется, я очень долго не спала – но сон был тяжёлым, и я плавала между тёмными кошмарами и явью, плача или вскрикивая.

Через несколько дней после этого я впервые спустилась на первый этаж – ноги казались стеклянными, а лестница – высокой и крутой, как горный склон. Стром встретил моё появление без удивления – только поставил на огонь чайник и выложил на стол хлеб, сыр, ломти окорока.

Мы молча ели, и Стром подливал мне чай каждый раз, когда пустела чашка. Только потом он наконец спросил меня, что именно случилось – и я рассказала. Мне удалось сделать это без слёз, спокойно – я просто перечислила факты, говоря о себе и свой семье, будто о посторонних.

– Мне жаль, – сказал Стром тихо, когда я закончила. – Но слова сейчас бессмысленны, так ведь? Я знаю. У тебя есть ещё неделя отпуска – это всё, что мне удалось сделать. До тех пор я буду охотиться один. Но до конца отпуска… Постарайся справиться с тем, с чем справиться невозможно. Никто не сделает этого за тебя. – Он горько усмехнулся. – Здесь, в столице, в Гнезде, все очень милы с тобой, пока это ничего им не стоит. Но не рассчитывай на большее просто так… Большее тебе придётся вырывать у них самой.

– У меня нет сил ничего вырывать.

– Тогда ты ничего не получишь. – Он поморщился, словно ему было больно слышать собственные слова. – Впрочем, у тебя есть я. Думаю, что смогу выбить для тебя хорошую компенсацию от Десяти… Мне они не откажут. Этим ничего не исправить, но зато будет, что отправить домой.

Я не ответила. В ту ночь мне было особенно плохо: слова Строма о доме, деньгах, отпуске вернулись меня в реальность, от которой до этого я успешно спасалась в плену своей боли… Реальность оказалась даже хуже воображения.

Видимо, я плакала так горько и отчаянно, что Стром услышал.